Почему у НАТО нет стратегической концепции

20 ноября в Лиссабоне пройдет встреча глав двадцати восьми государств, входящих в состав Организации Североатлантического альянса (НАТО), чтобы выразить одобрение новой «стратегической концепции» — документа, где будут изложены задачи альянса на ближайшее десятилетие. Это будет уже третья стратегическая концепция, сформулированная после окончания холодной войны. Предыдущие две выходили в 1991-м (в процессе распада Советского Союза) и 1999-м (когда НАТО совершило интервенцию в Югославию, что стало первым серьезным военным мероприятием в истории альянса) годах.

Во времена холодной войны присутствие пятидесяти бронетанковых дивизий СССР и стран Организации Варшавского договора и армии численностью почти в два миллиона человек (только к западу от Уральских гор) было красноречивее, чем всякое изложение задач. Стратегические концепции формулировались в 1949-м, 1952-м, 1957-м и 1968-м годах, но служили они лишь подкреплением миссии НАТО, а именно — сдерживания СССР. Сегодня же экзистенциальный кризис, в которой погрузился альянс, лишь подчеркивается спорами, ведущимися вокруг его стратегической концепции.

Эволюция опасностей, окружавших НАТО

Во времена холодной войны жить было опасно, но просто. Мощь советской угрозы и разруха, царившая на европейском континенте после Второй мировой войны, вынудили европейских союзников НАТО положиться в вопросах обороны на США. Всякая надежда на сдерживание полного амбиций СССР была связана с Вашингтоном и его ядерным потенциалом. Дело было не в лояльности, не в выборе на основе культурных ценностей или исторической общности. У жителей Западной Европы никакого выбора не было — в потенциале им грозило нападение СССР. Подобная безальтернативность тесно сковала европейских и североамериканских союзников по альянсу, а также помогла внятно сформулировать задачи. НАТО предоставляло дополнительные преимущества в плане безопасности почти без финансовых обязательств, что позволило европейцам сосредоточиться на улучшении жизненных условий; Европа выиграла время и получила ресурсы на то, чтобы выковать структуры Европейского Союза и разветвленные системы «государств благоденствия». Американцы не сочли это чрезмерно высокой ценой за то, чтобы сдерживать Советы. Если бы Европа оказалась под советским господством, то сочетание технической и производственной мощи Европы с природным, людским и идеологическим ресурсом СССР дало бы Северной Америке угрожающего конкурента размером в целый континент.

Угроза нападения СССР на Европу была тем единственным обоснованием, в котором нуждалось НАТО. Альянс почти не располагал обычными вариантами ответа на эту угрозу. Ближе к концу эпохи холодной войны распространение противотанковых технологий позволило несколько изменить баланс сил между НАТО и Организацией Варшавского договора, но большая часть этих технологий оставались непроверенными до операции «Буря в пустыне» 1991-го года, а к этому времени советской угрозы давно не существовало. Эта качественно-техническая инновация обошлась исключительно дорого и стала прямым следствием количественного превосходства противника альянса. В 1988-м году преимущество советского блока в численности танков было двукратным. Не зря в Организации Варшавского договора план боевых действий против НАТО носил название «Семь дней до Рейна» — это был довольно реалистичный вариант итога планируемого нападения (допуская, конечно, что у Советов хватило бы средств его обеспечить, что к 1980-м годам уже было под некоторым вопросом). Во всю эпоху холодной войны Советы были настолько уверены в себе, что отказывались от применения ядерного оружия первыми, так как верили, что превосходство в обычных вооружениях принесет им быстрый результат. У НАТО такой роскоши просто не было.

Стоит отметить, что и в период холодной войны между Западной Европой и США существовали разногласия в области интересов и стратегии. Зачастую Западная Европа стремилась дистанцироваться от США, в том числе и после войны во Вьетнаме, которую США вели в основном для того, чтобы доказать ей свою верность. В этом контексте принятая в 1969-м году тогдашним канцлером Западной Германии Вилли Брандтом (Willy Brandt) «восточная политика» не так уж и отличалась от современных отношений между Берлином и Москвой, только в холодную войну на границе между Западной и Восточной Германией стояли советские танковые дивизии, и это в конечном итоге определяло расстановку приоритетов странами НАТО. Конфликты интересов и временные разногласия среди членов альянса, таким образом, носили второстепенный характер, уступая по важности вооруженным формированиям, отрабатывающим на учениях массированное наступление к Рейну.

Таким образом, в эпоху холодной войны было со всей суровостью ясно, какие угрозы окружают альянс, что создавало условия не только для жизнеспособности и необходимости НАТО, но и для его способности противостоять потенциальным разногласиям, возникающим между входящими в него странами. Но подобная атмосфера оказалась не вечной. НАТО удалось сдержать советскую угрозу, но, придя к успеху, альянс сам обусловил свою будущую разболтанность. Угроза со стороны Организации Варшавского договора исчезла, когда развалилась сама организация (в середине 1991-го), а за ней и Советский Союз (в конце 1991-го). Москва в одностороннем порядке отодвинула границу своей сферы влияния с реки Эльбы (старая граница между Западной и Восточной Германией) за реку Днепр, примерно на тысячу километров к востоку. В девяностых годах угроза, исходившая от России, сводилась к распространению ядерного оружия в результате ее возможного развала, что вынудило США и союзников по НАТО поддерживать беспорядочно функционировавшее правительство Бориса Ельцина. А временно установившееся превосходство американской мощи позволило Западу немного поэкспериментировать с разными сомнительными со стратегической точки зрения авантюрами, хотя и в бывших пограничных между НАТО и Западом регионами, и альянс попытался сделать своей миссией вмешательство в дела балканского региона из гуманитарных побуждений.

Несопоставимые угрозы и интересы

С каждым годом, уходившим после окончания холодной войны, менялся характер окружающих альянс угроз. С востока угроз не исходило никаких, и расширение НАТО с включением в его состав Центральной Европы стало самоцелью. А с появлением каждого нового члена внутри НАТО появлялся очередной национальный интерес, добавлявшийся к определению угроз, и сплачивающая сила консенсуса в вопроса угроз ослабла еще больше.

Разнобой в представлениях союзников об угрозах был определен тремя важными событиями.

Во-первых, события 11 сентября донесли до всех реальность опасности, представляемой воинствующими исламистами. Теракт был первым случаем, когда НАТО обратилось к пятой статье устава, в которой говорится о коллективной самообороне. Это проложило путь к действиям НАТО в Афганистане, стране, весьма отдаленной от традиционной зоны действия альянса в Европе. Последовавшие за этим удары, нанесенные джихадистами по Испании и Великобритании, еще больше убедили всех в глобальности угрозы; но мировой терроризм — это не пятьдесят бронетанковых дивизий. Слабый интерес многих стран НАТО к миссии в Афганистане в частности, равно как и серьезные разногласия в том, что касается способов справиться с угрозой международного терроризма, в целом свидетельствуют о недостаточной состоятельности воинствующего ислама как сплачивающей угрозы альянсу. С точки зрения большинства стран Европы с угрозой джихадизма надо бороться не военными экспедициями на Ближний Восток и в Южную Азию, а действиями правоохранительных органов в собственных странах, где проживает беспокойное мусульманское население, максимум — тайными операциями, осуществляемыми за границей службами разведки. Это означает, что европейцы хотели бы сместить акценты в борьбе в пользу полицейских операций и сбора данных, не говоря уже о необходимости беречь деньги в условиях наступления режима финансовой экономии на всем континенте.

Вашингтон, однако, все еще желает привлечь к суду главарей Аль-Каиды, а также стратегически заинтересован в том, чтобы, уходя из Афганистана, передать там власть такому правительству, которое смогло бы не дать стране превратиться в прибежище террористов. Как показали специалисты STRATFOR, оба этих мотива вполне реальны, но из-за них США оказываются чрезмерно связанными обязательством бороться против тактики террористов и угрозы международного джихада за счет возникающих (в том числе и вновь) угроз в остальных частях мира. Выражаясь языком игроков в покер, Вашингтон сделал крупную ставку и не хочет пасовать, хотя карты у него плохие. Ресурсов и политического капитала вложено уже очень много, сливаться американцам очень не хочется. Европейцы, однако, по сути дела, уже слились.

Второе. Включение в состав НАТО стран Балтии вкупе с прозападными «цветными революциями» в Грузии и на Украине (все эти события уложились в промежуток с конца 2003-го по конец 2004-го года) подтолкнуло Москву к тому, чтобы поднять голову, и с точки зрения Центральной Европы расклад угроз опять изменился. Россия увидела во включении в альянс стран Балтии знак того, что он строит планы еще и на Украину и Грузию, и сочла это неприемлемым. Учитывая важность Украины для России с географической точки зрения — это подбрюшье России, дающее врагам Москвы отличную возможность перерезать связь Москвы с Кавказом, — нечто подобное станет «переходом черты» для России в любой форме. Кремль отреагировал на возникновение угрозы потери Украины, ворвавшись обратно в пространство прежней советской сферы, отрезав Среднюю Азию, Белоруссию, Кавказ и Украину войной (в случае с Грузией), политическими махинациями (в случае с Украиной, а затем и с Молдавией) и «цветными революциями», устроенными по образцу западных (в случае с Киргизией).