«Русский Мир» как геополитический товар
Пару дней в конце лета в одном южноукраинском приазовском городе только и делал, что предавался дискуссиям, диспутам, дружеским разговорам, беседам и круглым столам на тему путей Святой Руси, возрождения Православия и перспектив развития концепции «Русского Мира» в современных России, Украине и Беларуси.
В Украине чаще всего последнюю из тем обсуждают фанатики, кликуши, зомби, истерики и фетишисты, а также батюшки, которые учат свою паству, что молитв на украинском языке Бог не слышит. Однако в данном случае — и в этом позитив прошедшего мероприятия — были собраны люди в высшей мере адекватные, интересные и компетентные. Половина собравшихся — православные священники из Москвы и Украины, остальные — светские интеллектуалы в области философии, богословия и истории церкви, а также несколько православных журналистов.
Я всегда старался не быть догматиком и ко всему подходить динамично и непредвзято, поэтому свои оценки тех или иных явлений и феноменов многократно проверяю. Мои оценки всех разновидностей концепции «Русского Мира» сложились давно, однако я обрадовался тому обстоятельству, что собственные суждения и выводы смогу проверить на такой интеллектуальной аудитории.
Мой доклад на мероприятии назывался: «Восточнохристианская цивилизация vs. «Русскій Міръ»: Соотношение онтологических и политтехнологических аспектов в современных «миростроительных» проектах».
Для начала я попытался описать четыре основных направления разработки концепции «Русского Мира», существующих в современной России:
1. Петр Щедровицкий — Ефим Островский — Сергей Градировский: «РМ» как пространство существования русского литературного языка. Русский задает иные параметры мышления, чем, скажем, английский, немецкий, арабский или китайский. Сюда же относятся концепции «РМ» как постсоветского пространства, сохраняющего, помимо знания русского языка, воспоминания о былом величии СССР.
2. Александр Неклесса: «РМ» как «республика многих народов», как горизонтальное единство «многих Русей» — и российских, и находящихся за пределами России (подобный тип «РМ» популярен также в кругу сторонников и симпатиков «новгородской» идеи (Вадим Штепа и др.), но отрицается москвоцентристами).
3. Кремль и околокремлевские круги: «РМ» как сфера влияния Кремля и возможного построения квазиимперской государственности (рассматривается как аналог евразийской доктрины — для Украины и Беларуси: евразийство — это ось «Москва— Казань — Астана», «Русский Мир» — ось «Москва — Киев — Минск»).
4. РПЦ и околоцерковные круги (в Украине представлена москвоцентристами и украинофобами из УПЦ): «РМ» как сфера распространения влияния Чистого переулка, как русскоязычное и «русскокультурное» православное пространство, в котором должна быть единая интерпретация «общей» истории.
Почти во всех концепциях фетишизируется значение русского литературного языка, для большинства важна единая интерпретация «общего прошлого», почти все идеологи (за единичными исключениями) рассматривают украинскую и белорусскую идентичность, культуры и языки как неприятных конкурентов для РМ, наиболее радикальные — пытаются их откровенно демонизировать.
Широко известно определение патриарха Кирилла: «Страна относит себя к русскому миру, если в ней используют русский язык как язык межнационального общения, развивается русская культура, а также сохраняются общая историческая память и единые ценности общественного строительства».
Выводы моего доклада я зачитал с листа:
1. Концепты РМ лишены экклезиологического (церковно-мистического) содержания и являются сугубо светскими геополитическими и геокультурными доктринами.
(Иначе говоря, попытки интерпретировать РМ как церковное пространство, как ареал распространения Православия, являются ошибочными.)
2. РМ является выражением не цивилизационной идентичности православных стран, а имперостроительной идеологией с элементами этнонационализма.
(Иначе говоря, попытки интерпретировать РМ как цивилизационную идентичность являются подменой понятий: не следует цивилизационную идентичность путать с имперско-государственной и этнокультурной.)
3. Большинство проектов РМ основаны на принципах властного моноцентризма и иерархической системы управления, характерных для российской политической культуры.
(Абсолютное большинство концепций РМ, как и в XIX веке, призывают объединиться не просто вокруг Москвы и Великороссии, но вокруг московского царя (петербургского императора, Политбюро ЦК КПСС, Кремля, президента РФ). Любые разговоры о конфедерации и «союзе равных» (России, Украины и Беларуси) нередко осмеиваются в кулуарах подобных мероприятий самими участниками — зодчими «Русского Мира»: мол, с кем мы, россияне, будем строить отношения на равных? С Украиной и Беларусью? А может, еще и с Островами Зеленого Мыса в придачу?)
4. Попытки интерпретировать «Русский Мир» как Святую Русь, а также интерпретировать Св. Русь исключительно в связи с русским языком, русской культурой напоминают этнофилетистскую ересь.
(Определение Православия как «русской религии», отождествление Святой Руси и «Русского Мира», попытки внедрить в сознание паствы идеи, что украинский язык — это результат «порчи» и «ополячивания» русского языка, попытки проповедовать, что Украину и Беларусь придумали враги Христа (а это нередко можно услышать и от священников, и от православных апологетов) — есть этнофилетистская ересь, осужденная Поместным Константинопольским Собором 1872 года — в связи с болгарской схизмой. Усиление этнофилетистских настроений в нынешней УПЦ может привести к перетеканию ее проукраински ориентированной паствы в иные конфессии.)
5. В нынешних условиях концепция РМ используется прежде всего как политтехнология и нациостроительная доктрина, развивающая панславистский концепт «триединой русской нации».
(Остервенение, с которым сторонники концепции «триединой русской нации» доказывают, что великорусы, украинцы и белорусы — не три самостоятельных народа, а три субэтноса, составляющих единый народ, свидетельствует о недостатке объективных рациональных аргументов и попытке подменить их эмоциональным вдохновением.)
Я пояснил, что Святая Русь, как и Царствие Боже, — это реальность экклезиологическая, а не географическая и, тем более, не геополитическая. А потому слоган «Россия, Украина, Беларусь, а вместе— Святая Русь», раскручиваемый нынешними проповедниками, следует рассматривать как бойкую пионерскую речевку для байкеров, но не как координаты Святой Руси. Святая Русь— это Небесный Иерусалим и сонм праведников, во Христе просиявших, а вовсе не Москва, не Калининград, не Свердловская область, не Киев с Кировоградом, Днепропетровском и Днепродзержинском, не Минск или Витебск. В целом, идеология «РМ» является продолжением вовсе не Святой Руси, а концепта Москвы как Третьего Рима — с присущим ему изоляционизмом и ощущением своей исторической миссии, переходящим в представление о собственной исключительности и безнаказанности.
В своем докладе я пояснил, что главные манипуляции в доктринах «Русского Мира» происходят благодаря многозначности и неопределенности этнонима «русский». В одной позиции «русский» означает «великорусский», в другой — «общерусский» или «восточнославянский», объединяющий великорусское, украинское и белорусское, в третьей — «российский», в четвертой — вообще что-то неопределенное и т.д. Что такое «русскость», вокруг которой выстаиваются все подобные доктрины? Этничность? Этика? Метафизика? Эсхатология? Культурно-языковая идентичность? Геополитика? В словосочетании «Русский Мир» ключевым словом является именно «Мир», хотя реально речь идет о войне брендов (этнонимов, топонимов, политонимов) как разновидности когнитивно-смысловой войны.
Наиболее эмоциональная апологетика идеи «Русского Мира» прозвучала в докладах некоторых украинских участников мероприятия и напоминала мне микс из российской патриотической публицистики начала 1990-х годов — вроде журнала «Наш Современник», трудов Натальи Нарочницкой, Михаила Назарова, Олега Платонова, Вадима Кожинова и многих других, кого собирательно называют «старыми правыми» (в противовес более молодым и постмодернистски ориентированным «новым правым»), а также из классиков жанра — философов второй половины XIX века: Владимира Соловьева, Николая Данилевского, Константина Леонтьева и некоторых ранних евразийцев. Типа того, что русский человек (включая «малороссов» и «белороссов») — коллективист, что у русских сохранилась традиционная семья, что на Западе все обеспокоены исключительно материальным стяжательством, а во Святой Руси — жизнью духа, что истинная религиозность есть только у русских, а на Западе — храмы сдают под проведение шоу-мероприятий. Что у галицких греко-католиков и даже православных религиозность фальшивая, показная, лишенная глубинного духовного измерения.
А еще, как проповедовали зодчие «Русского Мира» из Украины, оказалось, что украинская идентичность не может не быть европейской, а, стало быть, гнилой, ориентированной на стяжание благ «сего мира». «Общерусский» язык является родным для всех «русских племен» и «русских стран», а украинский и белорусский сконструировали враги — для того, чтобы «русские малороссы и белороссы забыли свое русское имя». Нет ни одного более искусственного и идеологически мотивированного языка в мире, чем украинский литературный (кстати, так совпало, с автором последней сентенции — о языке— в свое время, в начале 2000-х, мы общались исключительно на этой самой искусственной и безблагодатной «мове», придуманной врагами Исторической России).
И хотя подобные откровения не были мейнстримом мероприятия, высказанные на нем идеи и эмоции навели меня на очень важные размышления: я вывел одну важную закономерность всех без исключения дискуссий о «Русском Мире» и сходных темах за последние 150 лет.
1. Итак, любой разговор о «РМ» начинается с поиска УНИВЕРСАЛЬНОЙ НАДНАЦИОНАЛЬНОЙ ВОСТОЧНОСЛАВЯНСКОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ, задача формулируется как ПОИСК НОВОГО ЦИВИЛИЗАЦИОННОГО ИЛИ МИРОСТРОИТЕЛЬНОГО ПРОЕКТА.
2. По ходу разговора обязательно скажут, что «русские» — это не только великорусы, но также украинцы и белорусы, но русский литературный язык — общее достояние всех восточных славян, у всех «русских» — особая стать, особая миссия и особый путь в Вечность. А еще — мы должны отбросить племенные (мало-бело-великорусские) предрассудки, сплотиться, объединиться перед лицом общей угрозы и т.д.
3. Потом непременно ритуально упоминают Гоголя — мол, он же не был великороссом, а какой гениальный! И его областной и региональный патриотизм не помешал ему стать патриотом всей Руси. Более продвинутые упоминают также Вернадского, Королева, Янгеля, Челомея, Сикорского и почему-то Короленко, хотя последний был поляком.
4. Но любой разговор о «РМ» заканчивается всегда одинаково и вполне предсказуемо: в конце концов, оказывается, что «РУССКИЙ МИР» — ЭТО СРЕДА ОБИТАНИЯ ВЕЛИКОРУССКОГО ЭТНОСА (тех, кого в советских паспортах называли «русскими») и великорусской диаспоры за пределами Российской Федерации, а также примкнувших к ним русскоязычных граждан иноэтнического происхождения, стремящихся стать «русскими» (великорусами).
То есть тема начинается за здравие — с поиска универсального содержания («русские» — это надплеменное метафизическое братство людей Света и Праведности), а оканчивается за упокой — предельно конкретно, без какой бы то ни было универсальности («русские» — это те, у кого фамилии заканчиваются на «-ов», «-ев», «-ин» и «-ых», а остальные — «младшие партнеры»).
И оказывается, что ни для украиноязычных украинцев, ни для белорусскоязычных белорусов в этой общности просто нет места! Точнее, оно есть — быть «племенем поющим и пляшущим» (типа ансамбля «Песняры») — такими небольшими реликтовыми группами, которые своим существованием как бы доказывают универсальность и вечность «Русского Мира».
А ведь именно по этой причине не состоялся проект «триединой русской нации»— когда где-то в эпоху Александра III вдруг оказалось, что «русское» — это только великорусское, а украинское и белорусское — это что-то маргинально-запрещенное. Удивительно, но абсолютное большинство нынешних строителей «РМ» так ничему не научилось у истории, а потому воспроизводят стереотипы конца XIX века без какой-либо коррекции — не понимая, почему эти схемы не срабатывают.
Говоря о политическом измерении «РМ», участники дискуссий в Приазовье провозглашали две противоположные позиции: во-первых, «три страны — один народ, но это временно и так быть не должно: существование независимых Украины и Беларуси — это происки врагов Исторической России» и, во-вторых, «три страны — один народ, и это хорошо» (мол, Австрия с Германией ведь тоже не собираются объединяться — и нам с Россией и Беларусью не надо). Последняя позиция — о том, что «русскому народу» объединяться в одно государство не надо — для разработки «Русского Мира» является даже инновационной: доселе никто из его строителей не заявлял об уникальности и самодостаточности украинской или белорусской социальности. Лично я в этом контексте со своей умеренной архаическо-советской позицией «три страны — три близких народа» выглядел чуть ли не марсианином.
А еще я понял, откуда в великорусском этнокультурном сознании такое колоссальное желание доказать, что Украину и Беларусь придумали враги России. Это экзистенциальный, иррациональный страх — примерно, как шестилетний ребенок боится ночью оставаться один в темной комнате: в ситуации отделенности Украины и Беларуси россиянам приходится иметь дело не с близкими, понятными и забавными «салоедами» и «бульбашами», а с татарами, башкирами, калмыками, угро-финами, народами Северного Кавказа, с которыми бессмысленно говорить о какой бы то ни было славянской солидарности.
Ну и концептуальные основания большинства доктрин «РМ» проистекают из российской политической культуры, в соответствии с которой субъект управления может быть лишь один единственный. «Единственно истинной» может быть и одна культурная модель.
Меня спрашивали: мол, Вы так изысканно раскритиковали то, что мы долго строили и лелеяли, на что возлагали надежды — но что Вы сами предлагаете в качестве эффективного «большого» проекта — для России, Украины и других культурно близких стран?
И я коротко рассказал о восточнохристианской (восточноевропейской) цивилизации (сообществе стран восточнохристианской культурной и религиозной традиции, наследующих Византию) и о тех возможностях, которые открываются перед ними в новом веке. Выработанная в контексте восточнохристианской цивилизации социальная этика и культурная антропология (так называемый «антропологический максимализм») восточнохристианских народов могут стать основой для моделирования будущего — для нового эффективного «миростроительного» проекта. И если раньше, в эпоху «Большого Модерна», а также в период постмодерна, восточнохристианская этика была неконкурентоспособной (точнее, ограниченно конкурентоспособной) — по сравнению с католической и протестантской, то теперь, в XXI веке, картина может радикально измениться, поскольку меняются критерии конкурентоспособности государств и цивилизаций.
Большинство концепций «РМ» москвоцентричны, тогда как в условиях восточнохристианской цивилизации есть три крупных центра, три «мотора» развития — Греция, Россия и Украина.
У меня было и несколько практических предложений бригаде строителей «РМ».
Например, если концепция «РМ» имеет панславистскую, а не евразийскую, природу, если «РМ» — это субцивилизация в рамках восточнохристианской цивилизации, если она направлена на интеграцию Украины и Беларуси с Российской Федерацией, то не лучше ли переименовать ее в «Руський Мир»? Или в «Восточнославянский Мир»? Но нет — не лучше, — ответствовали мне собеседники. Один из аргументов: если это будет «Восточнославянский Мир», то причем тут башкиры, татары и калмыки? Ну и вообще — мы столько усилий потратили на выстраивание москвоцентричной и россиецентричной концепции, а вы тут со своими мягкими знаками в слове «руський» — ну почти как поручик Ржевский в посудной лавке.
Например, не нудеть о том, что название «Украина» неправильное и «антирусское», происходящее от «окраины» (что на самом деле не так), а активно использовать введенное Антоновичем (а не Грушевским, как многие полагают) название «Русь-Україна» или «Україна-Русь». Но под конец мероприятия в такие тонкие детали люди уже не хотели вникать.
И я понял, что над прекрасной и светлой мечтой о «Русском Мире», простирающемся по всей Руси Великой, а также Малой, Белой, Зеленой, Голубой, Желтой, Червонной, Новой, Поморской и даже Приазовской, сияют не золотые купола Святой Руси и даже не рубиновые звезды на башнях. Поэтому в пространстве современных идеологий «Русский Мир» — реальность ну очень далекая от Небесного Иерусалима, зато находящаяся совсем рядом с «Россией, которая встает с колен», с «суверенной демократией» и «энергетической сверхдержавой».
Подобный вывод, конечно же, приземляет и лишает возвышенных иллюзий, зато позволяет не заблудиться на местности.