О мифах — старых и новых…
В ЧЕМ ОШИБАЕТСЯ И ЧТО УПУСКАЕТ ИЗ ВИДУ ПОПУЛЯРНЫЙ ИСТОРИК…
Имя Алексея Исаева сегодня очень хорошо знакомо всем россиянам, интересующимся ратной летописью нашей страны. Его часто приглашают в теле- и радиостудии на дискуссии, передачи, посвященные событиям 40-х годов ХХ века, он нередко выступает в роли комментатора в документальных кинофильмах, опять-таки повествующих о том времени.
Но, пожалуй, не меньшую известность Алексею Валерьевичу принесли почти два десятка написанных им книг. Причем, несомненно, наиболее полно кредо молодого 35-летнего историка изложено в труде «Десять мифов о Второй мировой войне», который регулярно переиздается в его книге вот уже несколько лет подряд и многими читателями воспринимается как настоящее откровение, напрочь разрушающее мифы как о советской, так и о западной историографии. Вот почему эту книгу г-на Исаева можно считать знаковым произведением для российского исторического самосознания.
МНИМЫЕ ПРЕИМУЩЕСТВА КАВАЛЕРИИ
Однако Алексей Исаев, разоблачая старые мифы (в частности, об идиотизме советских военачальников, якобы настаивавших на усилении роли кавалерии перед мировой войной, о сорокаградусных морозах в начале финской кампании, выгодности для Красной армии оборонительного образа действий и многие другие), тут же создает новые да и сами его разоблачения оказываются не вполне корректными.
Так, доказывая, что кавалерия, которой в РККА накануне Второй мировой было значительно больше, чем в армиях других великих держав, очень даже пригодилась в боевых действиях, г-н Исаев не говорит всей правды. Он пытается представить советскую кавалерию только как ездящую пехоту, практиковавшую атаки в конном строю в исключительных случаях, когда противник расстроен и не может оказать сильного сопротивления. Между тем подобные примеры в период Великой Отечественной были далеко не редкими. При этом не единожды кавалеристов бросали на врага, который успел занять оборону и имел достаточное количество огневых средств. В результате конница подвергалась настоящему избиению. Здесь можно вспомнить трагические последствия использования двух кавалерийских дивизий 16-й армии под Москвой в ноябре 1941 года.
Алексей Исаев утверждает, что немцы, расформировавшие в 1941-м свою единственную кавалерийскую дивизию, вскоре вынуждены были вновь создавать конные части. Поэтому в середине 1942 года в каждой германской группе армий на Восточном фронте имелся кавалерийский полк. Историк забыл только упомянуть, что все эти полки, равно как и кавалерийская бригада СС, развернутая позднее в 8-ю кавалерийскую дивизию СС, использовались прежде всего при проведении антипартизанских операций в лесистой местности и безумных атак на неприятельские позиции не предпринимали.
Что же касается сформированных в 1944 году в Венгрии двух кавалерийских дивизий СС, то личный состав данных соединений в значительной мере комплектовался из представителей местного немецкого населения, обладавших опытом обращения с лошадьми. Для обучения и оснащения этих дивизий в качестве моторизованных у германского командования не было ни времени, ни средств.
А вот в Красной армии кавалерия рассматривалась не в качестве паллиатива, призванного компенсировать недостаток мотострелковых частей и соединений, а как самостоятельный род войск, имеющий свои преимущества перед моторизованными войсками в определенных условиях. Однако главное преимущество конницы, на которое указывает г-н Исаев, — гораздо меньшая потребность в горючем сводилась на нет необходимостью постоянно пополнять фураж для лошадей, что в окружении, кстати сказать, превращалось практически в невыполнимую задачу и естественным образом преобразовывало кавалерию в пехоту. Но даже если кавалерийские части не оказывались во вражеском кольце, а успешно продвигались вперед, фуражная проблема становилась главной причиной замедления наступления. Некормленые лошади не могли долго нести всадников, и жалобы на усталость конского состава — постоянный лейтмотив донесений кавалерийских начальников.
Командование Красной армии в отличие от руководства вермахта задействовало непосредственно на фронте кавалерийские корпуса и даже некое подобие армий в виде конно-механизированных групп. Для последних кавалеристы скоро превращались в обузу, поскольку перемещались немногим быстрее обычной пехоты.
ОТПРАВЛЯЛИСЬ НА УБОЙ
Когда Алексей Исаев пишет, что «Польша в сентябре 1939 года перестала существовать, несмотря на то, что в ней оставались еще более миллиона человек призывного возраста», он предпочитает не уточнять, что мобилизовать этих людей в ряды Войска Польского не позволила Красная армия, вторгшаяся в восточные регионы Речи Посполитой 17 сентября. Впрочем, автору «Десяти мифов…» пример с поляками понадобился для того, чтобы оправдать теорию «перманентной мобилизации», на практике применявшуюся Красной армией в Великой Отечественной войне.
Г-н Исаев излагает ее так: «Согласно этой теории формирование новых дивизий не заканчивается по завершении развертывания кадровой армии, а является непрерывным процессом. Одни дивизии окружаются, уничтожаются, просто несут потери, а другие тем временем формируются, обучаются и едут на замену первых».
На бумаге выглядит красиво. Именно благодаря постоянному притоку на фронт свежесформированных дивизий взамен выбитых, как считает Алексей Исаев, и удалось выиграть войну. В действительности же это означало массовую гибель на передовой необученного, а часто невооруженного пополнения.
Историк с гордостью пишет: «Вместо 4887 тысяч человек по мобилизационному плану февраля 1941 года были призваны военнообязанные 14 возрастов, общая численность которых составила около 10 млн человек. Тем самым уже в первые пять недель войны были перекрыты те расчеты, на которых разработчики «Барбароссы» базировали прогнозы о сроках и возможностях проведения скоротечной кампании против СССР».
Правда, г-н Исаев забывает при этом сказать, что подавляющее большинство отправленных в действующую армию новобранцев не прошли должной подготовки, а иные даже не получили винтовок. Сталин просто посылал на убой мало что умеющих бойцов. Немцы, конечно, не ожидали такого и в этом отношении, разумеется, просчитались.
ЛУЧШЕ НАСТУПАТЬ?
Автор настаивает, что наступление было оптимальным способом действий для РККА, и критикует приверженцев оборонительной тактики. В частности, на примере первого Харьковского сражения в мае 1942 года Алексей Исаев доказывает, что недостаточная плотность обороны советских войск стала причиной прорыва позиций 9-й армии и окружения советской ударной группировки, стремившейся овладеть Харьковом.
Вместе с тем исследователь почему-то не задается вопросом: что бы произошло, если бы советские соединения не двинулись вперед, а готовились отстаивать Барвенковский выступ, использовав ряд дивизий ударной группировки для укрепления слабых участков? Плотность оборонительных порядков наверняка бы повысилась. Возможно, и тогда немцы все равно заняли бы выступ, но с большими потерями, и при этом гораздо большему числу советских войск удалось бы благополучно отступить на восток.
Г-н Исаев уверяет, что любая оборона во Второй мировой войне легко сметалась огнем артиллерии и ударами авиации, наносящими огромные потери обороняющимся еще до начала атаки противника. Да, это довольно убедительный аргумент, но автор «Десяти мифов…» почему-то не подумал вот о чем. Когда те же бомбы и снаряды обрушивались на идущих в наступление густыми цепями красноармейцев (а по-другому плохо обученные бойцы не шли на врага), то урон оказывался еще большим: траншеи, блиндажи, землянки худо-бедно, но укрывают солдат от неприятельского огня (о дзотах или дотах в данном плане и говорить нечего).
Алексей Исаев также пытается доказать, будто если к нам в тыл прорвалась группировка танков и мотопехоты противника, то абсолютно невозможно определить, где она окажется спустя несколько часов, а уж тем более через сутки-двое. Поэтому, дескать, бесполезно возводить оборонительные сооружения, все равно промахнешься, а лучше остановить врага контрударом по флангам, что советское командование и делало, иногда — успешно, иногда — не очень.
Но ведь военное искусство как раз и сводится к тому, чтобы наиболее точно предугадать замыслы неприятеля и в соответствии с этим планировать будущие действия своих войск. У советских военачальников и командиров тоже имелись карты, поэтому можно было предположить, по каким дорогам вероятнее всего пойдет вражеская колонна и с какой скоростью (определить это не представляло особой трудности), к какому пункту в первую очередь устремится противник. Исходя из этого построить оборону, чтобы помешать выполнению его планов.
Кстати, перед нанесением контрудара все равно требуется провести тщательную разведку, чтобы выяснить, где находятся вражеские части. Иначе удар придется по пустому месту или встретит заранее подготовившегося к отражению контратак неприятеля. К сожалению, советские генералы очень часто наносили контрудары по вражеским танковым группировкам, не озаботившись ни разведкой, ни даже рекогносцировкой местности, что и приводило к напрасным потерям.
ДЕЛО НЕ ТОЛЬКО В ТАНКЕ…
В книге доказывается, что превосходство «тридцатьчетверок» и КВ над германскими танками в начале Великой Отечественной — тоже миф, что немцы в большинстве случаев успешно боролись с новейшими советскими бронированными машинами, а отдельные неудачи германских войск являлись следствием совершенных ими тактических ошибок. Это вполне справедливо, но Алексей Исаев не объясняет, почему так происходило, лишь туманно замечая, что в Красной армии «в 1941-1942 годах с тактикой применения танков были определенные проблемы».
Беда, однако, заключается в том, что эти самые «определенные проблемы» никуда не исчезли в 1943-1945 годах, когда безвозвратные потери советских войск в танках по-прежнему многократно превышали немецкие, причем в некоторых боях — в десятки раз.
Историк перечисляет минусы Т-34 и «Клима Ворошилова», сводящиеся главным образом к несовершенству ходовой части, что особенно характерно для КВ. Он плохо маневрировал, имел маломощный для своей массы двигатель, плохие трансмиссию и коробку передач. Но свои недостатки есть у каждого танка. А потому задача любого рядового танкиста, танкового командира и военачальника как раз и заключается в том, чтобы максимально использовать сильные стороны своих машин и слабые стороны машин противника, стараться свести к минимуму преимущества неприятельской бронетехники, не дав танкам врага шансов на реализацию всех заложенных в них возможностей. То же самое между прочим следует сказать и об авиационной технике.
И тут, как ни печально, надо констатировать: в отношении умений и навыков, которыми определяется уровень боевого мастерства танкистов и летчиков, панцерваффе и люфтваффе весьма существенно превосходили ВВС РККА и советские БТМВ. Даже к концу войны этот разрыв хотя и сократился, но отнюдь не исчез.
Вдобавок, Алексей Исаев не пишет, что существенным плюсом немецких танков было более комфортное по сравнению с советскими машинами расположение экипажей и это позволяло им эффективнее действовать в бою. В вермахте танк являлся приложением к экипажу, а в Красной армии экипаж — приложением к танку, и пространство для размещения танкистов сокращалось за счет более мощной брони и вооружения.
И все же Т-34 был очень хорошим танком и в начале войны при грамотном применении брал верх над всеми германскими танками. Неудивительно, что немцы нередко задействовали трофейные «тридцатьчетверки» в боях для борьбы с бронированными машинами противника.
ВЗГЛЯД НА АВИАЦИЮ
Нельзя не согласиться с Алексеем Исаевым, когда он совершенно справедливо отмечает, что все стороны значительно завышали данные о потерях неприятельской авиации, поскольку в горячке реальных боевых столкновений эту цифру было трудно определить точно. При этом автор приводит правильные сведения, касающиеся итогов Советско-финляндской войны. Речь идет о 53 сбитых в воздушных боях финских самолетах (советские асы претендовали на 427 побед). Но рядом представлена как достоверная другая цифра — якобы советская зенитная артиллерия уничтожила 314 финских машин.
Между тем в ВВС Финляндии во время Зимней войны насчитывалось лишь порядка 250 самолетов, и ущерб, нанесенный им советской зенитной артиллерией, был ничтожный. В действительности финская авиация безвозвратно потеряла как в ходе боев, так и по техническим причинам только 76 машин, тогда как ВВС РККА и Балтийского флота, по подсчетам Павла Аптекаря, сделанным на основе фондов РГВА, лишились 664 самолетов.
Алексей Исаев, что весьма ценно, признает относительную техническую отсталость советской авиапромышленности, связанную с ускоренной и запоз-далой индустриализацией, когда «достигнуть уровня европейских стран за 10 лет не удалось». Однако из этой объективной констатации автор не делает напрашивающегося вывода о низком уровне подготовки пилотов и плохой тактике советских ВВС. Он лишь показывает, что врали в отчетах и те, и другие, ошибались в боях и те, и другие, но общего заключения о соотношении боевого мастерства и потерь сторон за войну в целом не формулирует, потому что такой итог был бы неутешителен для Красной армии.
Применительно к борьбе за господство в воздухе такой вывод сделан, например, в фундаментальной книге Андрея Смирнова «Боевая работа советской и немецкой авиации в Великой Отечественной войне», к которой и отсылаю читателей (в ней доказывается, в частности, что все виды советской авиации по своей боевой эффективности в два-три раза уступали люфтваффе).
Г-н Исаев с гордостью заявляет: «В СССР был совершенно сознательно сделан выбор в пользу массовых военно-воздушных сил с неизбежным для любого массового мероприятия проседанием среднего уровня». Но в труде Алексея Валерьевича не говорится о том, что потери и в самолетах, и в пилотах в советской авиации были в несколько раз больше, чем у противника. А ведь этого вполне можно было бы избежать, если бы в СССР готовили летчиков и авиационных командиров столь же тщательно, как в Германии и западных странах. В большинстве случаев наши истребители не защищали свои войска от авиации противника, а бесполезно «утюжили воздух» в тех местах, где самолеты люфтваффе и не предполагали появляться.
Характерно, что Алексей Исаев критикует увлечение немцев реактивными истребителями Ме-262, утверждая, что таких же результатов в борьбе с «летающими крепостями» удалось бы достичь и с помощью поршневых истребителей, которым пришлось бы совершить всего на 20-30% больше боевых вылетов. Поэтому следовало бы наращивать производство машин не с новейшими реактивными, а с прежними поршневыми двигателями и подготовку летчиков для них. Но автор упускает из виду, что потери реактивных истребителей на одну сбитую «летающую крепость» были в 2-3 раза меньше, чем поршневых, и соответственно меньше выбывало из строя пилотов.
Кстати сказать, вряд ли основательна гипотеза г-на Исаева насчет того, что если бы Ме-262 еще с весны 1943-го разрабатывали как бомбардировщик, то он мог бы предотвратить высадку союзников в Нормандии. Ведь историк сам же признает, что главным сдерживающим фактором в выпуске реактивных самолетов являлась нехватка двигателей, и данное обстоятельство никак не зависело от того, был самолет истребителем или бомбардировщиком. До начала операции «Оверлорд» немцам удалось собрать всего 23 реактивные машины (причем все — в бомбардировочном варианте). Переломить ход войны они, конечно, не могли.
ВРЕДНЫЙ ПОСЫЛ
Алексей Исаев считает мифом утверждение, будто советских командиров начальство заставляло «наступать, бросаясь сотнями на строчащий пулемет в стиле «людской волны». К сожалению, подобные «людские волны» красноармейцев, скошенных артиллерийско-пулеметным огнем из неподавленных огневых точек, достаточно обильно запечатлелись в солдатских мемуарах и письмах как с советской, так и с немецкой стороны, и не доверять им нет оснований.
Увы, это было действительно так, вермахт воевал лучше, чем Красная армия, что не спасло Германию от тотального поражения. По-другому сталинская Россия победить не могла. По существу она оставалась страной феодальной, где народные массы были только расходным материалом, на который немцам предстояло потратить свои боеприпасы.
Однако г-н Исаев не хочет задуматься о реальной цене победы, а оставляет у читателей общее впечатление, что мы, в общем, сражались не хуже немцев, а к концу войны — так определенно лучше. И все те ошибки, которые совершали советские военачальники, можно обнаружить у командования и вермахта, и армий западных союзников.
Это — отнюдь не безобидный посыл, поскольку он призван не только сохранить в памяти миф Великой Победы, но и оправдать нынешнюю российскую военную доктрину с ориентацией на массовую призывную армию. Но такая доктрина сегодня способна принести только вред.
Для многомиллионного обученного резерва (обученного, впрочем, ничем не лучше, чем во времена Сталина) у России уже нет массы современных танков и самолетов. Ни против Китая, ни против Америки этот резерв применить в обычной войне не представляется возможным, поскольку у потенциальных противников подготовленных резервистов оказывается на порядок больше. А сохраняющаяся призывная по преимуществу структура Российской армии сильно тормозит ее модернизацию и не позволяет должным образом развивать профессиональные части постоянной боевой готовности.