Опасные химеры «арийства»: о союзе персоязычных стран
Состоявшийся в прошлом месяце в Тегеране саммит, на котором встретились президенты Афганистана, Ирана и Таджикистана, оживил интерес к идее создания «Союза ираноязычных (персоязычных) стран». Этот проект с той или иной степенью интенсивности обсуждается вот уже более пяти лет. Причем в качестве едва ли не главного мотива для образования будущего альянса рассматриваются не столько общие экономические и политические интересы, сколько этнокультурная близость афганского, иранского и таджикского народов.
В Таджикистане, демонстрирующем, пожалуй, самую активную заинтересованность в «Союзе ираноязычных», эту близость возводят к некой древней «арийской цивилизации», носители которой якобы являлись общими предками именно иранцев, таджиков, большинства народностей Афганистана и других индоиранских групп. Можно даже сказать, что «арийство» стало в Таджикистане важной частью государственной идеологии, оказывающей сильное влияние как на внутриполитическую, прежде всего, межэтническую, ситуацию, так и на отношения с соседними тюркоязычными странами, в первую очередь — с Узбекистаном.
В Ташкенте «арийские» идеологемы Душанбе восприняли, мягко говоря, настороженно. Особенно тезис о том, что таджики, как потомки арийцев, являются «подлинно коренным» населением региона (зачастую трактуемым как утраченный «большой Таджикистан»), в то время как тюркские народы якобы ведут свою родословную от «пришлых» кочевников-«варваров». С узбекской стороны последовал ответный залп исторических изысканий, призванный опровергнуть «арийское первородство» таджиков. Резкой по тону полемике между историками пока не видно конца. Здесь, однако, не место анализировать научную достоверность той или иной позиции, тем более, что и с той, и с другой стороны хватает исторических мифов. Главное в том, что в условиях подчиненности исторической науки государственной идеологии в обеих странах споры ученых далеко не лучшим образом влияют на межгосударственные и межнациональные отношения. И это в регионе, где прения в «поисках исторической истины» в любой момент могут обернуться жуткой резней.
Плоды сталинского размежевания
Корни нынешней «исторической дискуссии» растут еще из советских времен, точнее из так называемого национально-государственного размежевания в Средней Азии. Дело в том, что в 1920–1930 годы четкой национально-этнической самоидентификации у тамошнего населения еще не было — большинство идентифицировало себя прежде всего как «мусульмане». А такие определения, как, например, «узбек» и «таджик», до момента размежевания воспринимались, скорее, как дополнение по формуле «и то, и другое», а не в плане противопоставления – «либо узбек, либо таджик». Тем более что в регионе проживало значительное число так называемых «сартов», причем толкование этого термина местными народами и не местными исследователями было весьма расплывчатым: под «сартами» в разных контекстах могли подразумеваться как нынешние таджики, так и нынешние узбеки.
После образования в 1924 году Таджикской АССР в составе Узбекской ССР (в 1929 году Таджикистан стал союзной республикой) пришлось упразднить термин «сарт» и четко разделить понятия «таджик» и «узбек». Но из-за этнической смешанности «межуемых» территорий невозможно было установить четкие этнические границы новых административных единиц. Да и особого желания делать это у советских властей не было – сказалась приверженность к бюрократическому произволу, хотя, возможно, у Сталина и был определенный замысел, а именно — предупредить гипотетическую консолидацию «туземцев» на антисоветской основе, заложив «бомбы» межэтнических и территориальных противоречий. «Бомбы» эти «тикают» до сих пор, угрожая взорваться в любой момент.
Еще в советские годы таджикская политическая и интеллектуальная элита, с большим трудом добившаяся создания собственной республики в составе СССР, чувствовала себя обделенной. Ведь в ходе размежевания самые густонаселенные и плодородные земли, а также такие города с весьма значительным таджикским населением, как Самарканд и Бухара, отошли к Узбекистану. Среди большой части таджикской интеллигенции всегда господствовало убеждение, что в Узбекистане десятилетиями проводилась политика тюркизации тамошних таджиков, а таджикское историческое и культурное наследие не столько замалчивалось или подвергалось гонениям, сколько «присваивалось» узбеками.
При советской власти дискуссии на эти темы, мягко говоря, не поощрялись, а на изыскания в области так называемого «арийства» и вовсе было наложено жесткое табу. Лишь в смягченной, завуалированной «научной» форме всевозможные «исторические» претензии и притязания попадали на страницы диссертаций и прочих публикаций по исторической проблематике.
Среди, условно говоря, предтечей современной «арийской идеологии» в Таджикистане нужно, прежде всего, назвать известного таджикского историка и политического деятеля, академика АН СССР Бободжона Гафурова (1908–1977), являвшегося с 1946 по 1956 годы первым секретарем ЦК Компартии Таджикистана, а затем возглавлявшего Институт Востоковедения АН СССР. Именно в его работах, как отмечают оппоненты нынешнего таджикского «арийства», в первую очередь узбекские, появился тезис о том, что предки всех тюркоязычных народов Центральной Азии являются пришлыми, тогда как таджики являются единственным исконно коренным населением региона.
«Историческая» битва за «первородство»
После распада СССР крах коммунистической идеологии и отсутствие развитых демократических институтов сделали этнонационализм практически единственно возможной политической программой сравнительно образованных элит «титульных» национальностей бывших союзных республик. Этим элитам удалось мобилизовать массы, добиться политической власти (или сохранить ее) и сформировать независимую государственность только благодаря «национальной идее», имеющей, впрочем, идеологические корни в советском обществознании. Оно, как известно, именно «нацию» рассматривало как основу для легитимации государственности, создания жизнеспособных экономических и социально-культурных институтов.
В рамках государственного строительства новые независимые государства неизменно использовали историю в качестве одного из основных идеологических инструментов. Среди наиболее характерных примеров этого — современные Таджикистан и Узбекистан — наиболее исторически связанные и культурно близкие территории в Центральной Азии, отличающиеся схожими чертами государственного и национального строительства. Становление национальных государств как раз и привело там к формированию гипертрофированных националистических идеологий, которые вполне «симметрично» противоречат и противостоят друг другу.
Фиксация появления первых представителей конкретного этноса в том или ином географическом пространстве – важнейшая часть исторических «дискуссий», рожденных противостоянием этих идеологий. В «версии», озвученной в работах таджикских академиков и профессоров Р.Масова, Н.Негматова, А.Турсунзода, У.Гаффарова, Н.Хатамова, К.Айни и других, мы имеем тезис о таджиках – прямых потомках арийской цивилизации, которая существовала на территории так называемой Арианы около 8000 лет назад. (Даже в Туркмении при Туркменбаши местные историки сумели отнести во времени истоки своей цивилизации только на 6000 лет).
При этом, например, в трудах Н.Негматова «Таджикский феномен: теория и история» и Р.Масова «Таджики: история под грифом «совершенно секретно» таджики как потомки ариев — основателей величайшей культуры, — прямо противопоставляются «кочевым варварам-тюркам», прямыми потомками которых якобы являются узбеки, «отнявшие у таджиков не только территории, но и историко-культурное наследие». Директор Института истории Академии Наук Таджикистана Рахим Масов, правда, говорит об узбеках как о «конгломерате тюрко-монгольских племен и коренного населения земледельческих оазисов». Однако узбекские историки сразу же обвинили Масова, в частности, в том, что он исходит из антропологической разницы между арийцами (европеоидами) и тюрками (частично монголоидами), указывая на «более низкую» культуру тюрков по сравнению с арийцами, то есть приходит к расистскому пониманию культуры и ее разделению на «высшую» и «низшую».
Впрочем, таджикские историки находят достаточно «симметричные» ответы на все эти обвинения. Они, в свою очередь, обвиняют узбекских «пантюркистов» в наделении таджиков оскорбительными эпитетами – «отсталые», «невежественные», «дикари», в отрицании самого существования таджикского народа (некоторые узбекские авторы определяют таджиков как «иранизированную тюркскую дробь» и «фиктивную нацию»).
Однако главной во всех этих «арийско-пантюркистских» разборках представляется все же ее чисто прикладная сторона, а именно — активно используемый таджикскими историками с начала 1990-х годов тезис об «историческом» или «большом» Таджикистане. Этот «исторический Таджикистан», по мнению некоторых таджикских авторов, существовал, по крайней мере, уже 2500 лет назад и был создан еще персидскими Ахеменидами. Он якобы охватывал всю территорию проживания древних ариев, включая в себя всю бывшую советскую Среднюю Азию и большую часть территорий Ирана и Афганистана — от иранского Хорасана и северного Афганистана, нынешнего Таджикистана и других стран Центральной Азии до Китая. При этом Нугмон Негматов, например, активно пользуется термином «маленький современный Таджикистан». Это выражение как бы фиксирует тот территориальный ущерб, который, по мнению историка, был нанесен таджикскому народу при создании его нынешней государственности. Вероятно, символическим свидетельством неприятия этой «ущербности» стал памятник Сомони на центральной площади Душанбе с размещенной в его основании картой «большого Таджикистана», охватывающей перечисленные территории.
На этом фоне вполне объяснимыми выглядят регулярно повторяющиеся утверждения ряда таджикских историков во главе с Рахимом Масовым об ущемлении таджикского народа со стороны «пантюркистской элиты» в Бухарской Народной Республике и позже в Узбекской ССР. Сам Масов выступает с тезисом о «вытеснении» таджиков из культурных центров в горные районы и «ассимиляции» таджиков Узбекистана, которые к тому же уже подверглись «узбекизации» после национально-территориального размежевания в Средней Азии. В общем, за всем этим отчетливо просматривается стремление исторически обосновать претензии на «исконные таджикские земли», в частности, на Бухару, Самарканд и прилежащие территории.
Так, по мнению С.Аюбзода, «в результате национального размежевания таджики потеряли древние города Бухара, Самарканд, Мерв, Термез, Насаф», а также «такие богатые долины, как Сурхандарья и Фергана, бескрайние степи Карши, Шахрисабза, Джизака и др.». Таджики, по словам Аюбзода, «в своей истории построили более 100 городов, а теперь не имели ни одного города, чтобы сделать его своей столицей». Академик Масов делает еще более далеко идущие выводы: «Если бы эти наши центры, т. е. Самарканд и Бухара, принадлежали нам, если бы сохранились эти политические, экономические, культурные основы, тогда трагедия 90-х годов ХХ столетия в Таджикистане не произошла бы».
Естественно, и на это находится ответ со стороны узбеков. Набор аргументов весьма широк – от отрицания тождественности таджиков и арийцев до «укоренения» тюрков в Центральной Азии в качестве «первоначально автохтонного» населения, о чем пишет, например, узбекский академик Ахмадали Аскаров. В то же время предпринимаются постоянные попытки записать в арийцы и самих тюрков. Правда, последнее более характерно для историков из Казахстана и Кыргызстана, а не Узбекистана.
Узбекские историки стараются также сузить ареал «традиционного» проживания таджиков, ограничив его горными районами Памира. А, например, профессор Гога Хидоятов размещает район проживания людей, называвших себя арийцами, в долинах современного Гиндукуша. Тем самым, по существу, отрицаетcя существование так называемых «равнинных таджиков». Таджики же, живущие в пределах Узбекистана, согласно официальной доктрине, являются частью единого узбекского народа, говорящего на двух языках. Любая дискриминация таджиков в Узбекистане, конечно же, тоже отрицается. В Ташкенте, наоборот, всячески подчеркивают «всестороннюю поддержку Таджикской АССР со стороны более развитой Узбекской ССР». В качестве «подарка» Таджикистану толкуется и передача ему в свое время «узбекских земель» — Ленинабадской (ныне Согдийской) области. (Таджики в ответ приводят цифры, свидетельствующие об изначальном преобладании в этих районах населения, говорящего по-таджикски).
Довольно часто в Узбекистане звучат и многозначительные рассуждения о том, что таджики вообще не являются единым этносом, представляя из себя некую «комбинацию субэтносов». После чего следует не менее многозначительное напоминание, что именно это обстоятельство послужило причиной недавней гражданской войны. Наконец, у Ташкента есть собственная историческая мифология, ведущая родословную нынешнего узбекского государства от империи Тимура, тоже в свое время включавшей в себя практически всю Центральную Азию. Впрочем, в области «исторической» полемики с территориальной подоплекой Ташкент изначально поставлен в оборонительную позицию и вынужден больше «реагировать», чем «нападать». В этом плане гораздо более активна таджикская сторона, ведь именно она считает себя ущемленной.
Рахмон плюс «ариизация» всей страны
Возможно, полемика на арийские темы с течением времени стала бы чисто академической, если бы в начале 2000-х арийские изыскания историков не были подхвачены властями Таджикистана, попытавшимися сделать «арийство» национальной идеей. В качестве главного «истинного арийца» выступил сам президент Эмомали Рахмонов (тогда еще Рахмонов, а не Рахмон), издавший свой «фундаментальный труд» в двух томах — «Таджики в зеркале истории. От арийцев до Саманидов» (Лондон — Душанбе, 2000, 2002).
Суть этого творения сформулирована в вопросе: «Имеют ли различные тюркские народности и племена, спустя тысячелетия ставшие хозяевами территорий бывших древних Бактрии, Согда и Хорезма и сегодня с трибун своих национальных государств притязающие на историческое и культурное наследие арийцев, какую-либо общность с арийскими народностями этих краев?» Ответы даются соответствующие.
12 сентября 2003 года таджикский президент издал специальный указ, согласно которому «в целях изучения и пропаганды вклада арийцев в историю мировой цивилизации, воспитания поколения в духе национального самосознания, развития связей между народами и культурами» 2006 год провозглашался «Годом арийской цивилизации». Со временем были организованы многочисленные торжественные мероприятия, а улицы таджикских городов украшены плакатами, славящими арийские корни таджиков.
На тех же плакатах красовалась эмблема, наиболее известная как Hackenkreuz или свастика. Правда, таджикские чиновники, такие, как, например, Музаффар Азизов, эксперт министерства культуры Таджикистана, тут же разъясняли, что это «правильная» свастика: «Свастика – это солярный знак, еще называют это «знак Солнца», который почитали древние арийцы. Если направление справа налево, это означает колесо жизни в буддийской религии, а если обратное направление — это колесо смерти. Но кое-кто воспользовался колесом смерти, и нашел здесь смерть свою». В общем, официальный Душанбе всячески подчеркивал, что пропагандируемое им «арийство» не имеет ничего общего с «арийством» германских нацистов.
Правда, некоторые выступления теперь уже Рахмона порой кое-что очень напоминали. Например, одно из его обращений к таджикской интеллигенции, в котором он призвал защитить духовные достижения «культурного арийского наследия» от посягательств «внешних сил, наделенных фантастической способностью тотального разрушения накопленных на протяжении веков духовно-нравственных и культурных ценностей народов арийского происхождения».
Интересно, что арийские мотивы в политическом творчестве Рахмона встретили весьма сочувственное отношение тех кругов в России, которые сами очень любят порассуждать об арийском прошлом, скажем, славян, а также об «исконных врагах арийства». Это сочувствие можно отследить, открыв ряд ультранационалистических, а то и откровенно нацистских сайтов.
Из самого же Таджикистана пошли прямые обращения к «арийским братьям» в России с напоминаниями об «общих арийских корнях». Тот же академик Масов активно разъяснял: «Когда мы говорим про индоиранские, индоевропейские народы, то имеем в виду арийцев. Там и славяне, и ираноязычные народы — таджики, иранцы, афганцы». Что же до части таджикских участников интернет-форумов, гораздо более раскованных, чем академик, то они довольно часто сопровождают свои заверения в «арийской солидарности» антисемитскими и, естественно, антиамериканскими выпадами.
«Арии всех стран, объединяйтесь! Пишите мне, славяне, таджики, осетины, украинцы» — был брошен клич по форумам одним из таджикских интернет-пользователей. Правда, вот незадача – русские скинхеды никаких чувств «арийской солидарности» к таджикам не испытывают и проламывают головы всем «черным», не делая различий между «арийцами» и «неарийцами».
Однако Россия в любом случае не является главным адресатом напоминаний об общем арийском происхождении. Есть другая страна, где «арийство» нынешнего таджикского режима встречает гораздо большее понимание.
Получится ли «Ираноязычный альянс»?
Необходимость преодоления тяжелейших последствий гражданской войны, явная недостаточность экономического потенциала даже по сравнению с некоторыми соседними постсоветскими странами, весьма относительная политическая стабильность, наконец, угрозы, исходящие из Афганистана, предопределили активную заинтересованность Таджикистана в развитии разного рода интеграционных проектов, прежде всего на постсоветском пространстве. Таджикистан вступил в ЕврАзЭС, ОДКБ, ШОС.
Однако с течением времени в Душанбе все большее внимание стали уделять поиску альтернативных постсоветскому интеграционных направлений. Причин тому много, но среди главных – общая неэффективность интеграционных механизмов СНГ, недовольство Россией, в частности, ее позицией по узбекско-таджикскому спору из-за водных ресурсов и, естественно, давнее недоверие и противоречия с тюркскими соседями, в первую очередь с Узбекистаном. Таджикский политолог Рашид Гани Абдулло так объяснил выбор, сделанный таджикским руководством: «Душанбе разочаровался в процессах экономического объединения, проводимых в рамках СНГ. Все они оказались нежизнеспособными. Обычно базис определяет надстройку, но здесь получилось наоборот — экономические интересы уступили место политическим амбициям лидеров некоторых стран. Оказавшись в энергетической и транспортной изоляции, Душанбе стал искать выходы. Страна пробила дорогу в Китай, сейчас ищет пути в Иран. Отсюда и выдвинутый Таджикистаном проект персидского диалога».
Достаточно понятна и еще одна причина, побудившая Душанбе в 2006 году выступить с инициативой альянса Афганистана, Ирана и Таджикистана как объединения этнокультурно близких стран. Обратимся к тому же Рашиду Абдулло. В данном случае речь шла о проекте Центральноазиатского Союза (ЦАС), выдвинутого в свое время президентом Казахстана Нурсултаном Назарбаевым: «Для таджиков такая интеграция – это этническая смерть. Это слияние всех и вся. Страны Центральной Азии абсолютно разные по уровню экономики и социального развития. В то же время интеграция предполагает появление наднациональных структур. Мы можем быть захлестнуты нетаджикским морем, которое нас окружает».
В то же время создание на августовском саммите в Тегеране (третьем по счету – первый состоялся в июле 2006 года в Душанбе, второй – там же в марте 2010 года) наднациональных структур в виде так называемого Совета по сотрудничеству ни Рашида Абдулло, ни прочих поборников персоязычной интеграции не пугает. Наоборот, ее-то в Душанбе как раз и рассматривают в качестве гарантии «нерастворения» Таджикистана в окружающем его тюркском «море».
Тем не менее, при всем том, что этнокультурная близость трех стран на самом деле велика, более того, многие афганцы, иранцы и таджики считают свою культуру единой, большинство экспертов оценивают перспективы «Альянса персоязычных» очень скептически. И не только потому, что почти нет конкретных результатов. (Пока известно лишь о замыслах совместных транспортных и энергетических проектов, таких как прокладка прямого железнодорожного сообщения между Ираном и Таджикистаном и соответствующей линии электропередач. Кроме того, есть определенное продвижение в деле создания совместного трехстороннего телеканала.) Дело еще и в том, что при всей близости трех стран и народов, которые вполне можно назвать братскими, их все-таки многое разделяет.
Так, в частности, пуштунская элита Афганистана имеет весьма сложные отношения с афганскими таджиками, что не может не отражаться и на отношении официального Кабула к Душанбе. У афганцев непростые отношения и с иранскими соседями — их в Афганистане принято считать слишком высокомерными. Очень важно также, что иранцы – шииты, в то время как большинство афганцев и таджиков – сунниты. К тому же иранский шиитский режим – заклятый враг всех талибов, а Хамид Карзай все-таки надеется привлечь к диалогу «умеренное» крыло «Талибана». И, наконец, согласившись войти в какое-либо более-менее реальное объединение с Ираном, Карзай сразу же утратит поддержку США и Запада. Американцы, считая режим тегеранских мулл спонсором терроризма, естественно, будут препятствовать созданию «Альянса трех». Да и Россия, весьма ревниво относящаяся к вхождению постсоветских стран в интеграционные объединения без ее участия, вряд ли испытывает особый восторг от персоязычных мечтаний Душанбе. Поэтому создать полномасштабный союз между тремя государствами, скорее всего, не получится. Хотя отдельные проекты в принципе могут быть реализованы.
Привет из Тегерана
Гораздо перспективнее выглядит чисто двустороннее сближение Таджикистана и Ирана. В Душанбе всегда рассматривали Иран как некий противовес России и одновременно как потенциального гаранта внутриполитической стабильности и экономического спонсора. Чувствуя себя в регионе отодвинутым на задворки, Таджикистан, не имея ни экономической, ни политической, ни военной мощи, в то же время заинтересован в том, чтобы в какой-то мере поучаствовать в большой игре, разворачивающейся в Центральной Азии, и извлечь из этого дополнительные выгоды. Одним из направлений такого участия, вероятно, считается содействие Ирану в выходе из изоляции, в которой он оказался из-за своей ядерной программы. Еще несколько лет назад Э.Рахмон выступил своего рода ходатаем по иранским делам, заявив, что готов поддержать Иран в его стремление стать членом ШОС.
Естественно, Душанбе видит в Тегеране и защитника от пресловутого «пантюркизма». Недаром, как подчеркивают, в частности, таджикские политологи Х.Додихудоев и В.Ниятбеков, идеологической базой особой доверительности в отношениях между двумя странами опять же служит тот факт, что «современные Исламская Республика Иран и Республика Таджикистан – прямые потомки некогда единой арийской цивилизации».
Кстати, насчет идеологии: в Душанбе уже не видят никакой проблемы в том, что в Иране – теократический режим, а Таджикистан – светское государство. Вот точка зрения Рашида Абдулло: «Таджикистан уже далеко не светское государство. Таджикское общество очень быстро отходит от тех советских идеалов, которые были присущи ему еще в 1990 годы. Сейчас развиваются процессы, которые позволяют Таджикистану преодолевать идеологическую несовместимость с южным соседом».
В Тегеране «арийские» пассажи из Душанбе воспринимаются весьма благосклонно. Тем более, что «арийство» и комплекс расового превосходства по отношению к семитам и тюркам присутствует и в персидском национальном менталитете едва ли не со времен все тех же Ахеменидов. Только вот сам Таджикистан иранцы рассматривают в довольно своеобразной плоскости — в Тегеране эту страну считают всего лишь неотъемлемой частью «Великого Ирана», куда должны войти все страны с ираноязычным населением.
Таджикистану уже обещано экономическое покровительство — Тегеран выразил готовность не только помочь в строительстве ряда гидроэлектростанций, но и планирует участие в прокладке железных и автомобильных дорог, создании свободной экономической зоны. Однако в целом, несмотря на попытки Душанбе продемонстрировать «благополучие в экономических взаимоотношениях с Ираном», эксперты считают, что в реальности ситуация здесь далека от благополучия. Так, в частности, до сих пор не завершено спонсируемое иранцами строительство тоннеля «Истиклол» на перевале «Анзоб» по автотрассе «Душанбе–Худжанд–Чанак», хотя официальную церемонию его открытия спешно провели еще в 2006 году. В Таджикистан до сих пор не поступили обещанные Ираном 6 миллионов долларов, есть и другие «недоразумения». Зато Тегеран проявляет сильную заинтересованность в инвестировании разработок возможных урановых месторождений в горах Памира, а также в военном сотрудничестве.
Похоже, экономическое присутствие Ирана в Таджикистане подчинено не извлечению экономической прибыли, а исключительно решению главной задачи — усилить свое религиозное, идеологическое и политическое влияние в стране. Главной составляющей идеологической обработки таджикского населения стало все то же «арийство», только в его «чисто иранском» варианте. (В «таджикской версии», скажем, по Рахмону, современные иранцы — как бы «вторичные» таджики, сначала, утратившие «правильный» фарси и говорившие на арабском диалекте, а потом вернувшиеся к нему через таджикский язык). В массовое сознание внедряется идея о том, что иранская культура — часть духовной жизни таджиков, их собственного культурного-исторического наследия. В принципе, это действительно так, а потому постепенное распространение иранской культуры понимается таджиками как возвращение к собственным корням.
Задача быстрого усиления политического и культурного влияния Ирана на Таджикистан все больше связывается и с продвижением языка фарси. Его изучение активно внедряется в таджикскую систему школьного образования. Оказывается большая помощь учебной литературой, организуются программы повышения квалификации преподавателей, стажировки студентов-иранистов. На иранские деньги построено несколько крупных библиотек, оборудованы иранские культурные центры с курсами изучения фарси.
Один из них расположен в Душанбе (это Иранский культурный центр, который действует при поддержке Всемирного благотворительного комитета имени имама Хомейни «Имдод» и Организации Ага Хана IV), второй — на севере страны – в Худжанде. Он работает с лета 2010 года, там проходят занятия по фарси, иранской истории и культуре. Повсеместна и очень существенна исламская составляющая: большое внимание уделяется бесплатному изучению основ Корана.
Еще одним каналом насаждения иранской идеологии можно считать предоставление квот для обучения таджикских студентов в иранских вузах. Ныне в Иране только по официальным данным обучаются более 400 граждан Таджикистана, более тысячи таджиков учатся в Иране индивидуальным порядком, и, соответственно, не учтены и не подконтрольны таджикским властям. По данным таджикских правоохранительных органов, их основная часть выезжает в Иран по приглашению частных лиц, которые, зачастую, являются представителями радикальных исламистских организаций. Понятно, в каких целях и кем могут быть использованы эти молодые люди. Да и вообще, трудно даже представить себе все последствия массовой обработки таджикской молодежи в духе господствующей в Иране идеологии – этой гремучей смеси из эсхатологических идей мировой исламской революции и иранского «арийства».
Таким образом, можно говорить о настоящей культурной, идеологической и, в конечном итоге, политической экспансии Ирана в Таджикистане. В результате в стране активно формируется проирански настроенная прослойка населения. Более того, по мнению ряда экспертов, Иран уже успел внедрить своих людей в систему органов власти, партийные структуры, в том числе оппозиционные. Кроме того, в последнее время отмечается рост числа приверженцев шиизма.
Иранскую заинтересованность в развитии военно-политического сотрудничества с Таджикистаном многие аналитики склонны расценивать как стремление создать там собственный военно-политический плацдарм. Сближением с Таджикистаном Иран может сильно затруднить действия международных сил в Афганистане и поставить под свой контроль обширнейшие районы этой страны, населенные таджиками.
От внимания международных наблюдателей не ушло и то обстоятельство, что во время январского визита в Душанбе президента Ахмадинежада Эмомали Рахмон заявил о поддержке «мирной атомной программы Ирана». Характерно также, что именно в Душанбе Ахмадинежад обрушился с резкой критикой на Россию за ее согласие присоединиться в случае необходимости к антииранским санкциям. При этом никакой реакции со стороны таджикского руководства, вроде бы связанного с Москвой союзными отношениями, не последовало. Столь явный дрейф в сторону Ирана может перекрыть канал многомиллионных западных субсидий в Таджикистан. А слишком явная нелояльность Москве невольно заставляет вспомнить о печальной судьбе Курманбека Бакиева. Пока, правда, из Кремля видимых сигналов острого недовольства Рахмоном не последовало, а вот в Душанбе имели место слухи о «причастности российских спецслужб» к нашумевшему побегу осужденных боевиков из душанбинского СИЗО.
Кто-то из западных аналитиков сказал, что, завязав столь бурный роман с Тегераном, Рахмон рубит сук, на котором сидит. Причем сразу с двух сторон.
Новый «Ош» на очереди?
В последнее время в мировой прессе стали появляться сообщения, что в Таджикистане, особенно в некоторых районах страны, возросло напряжение между таджиками и узбеками. Ряд наблюдателей указывает на складывание взрывоопасной ситуации, схожей с положением на юге Киргизии в начале лета этого года. В узбекских же СМИ прямо говорится, что к росту напряженности приводит «арийская» политика таджикского руководства, «массовые факты дискриминации узбекоязычной части местного населения, которые нарастают по мере развертывания в государственном масштабе расистской антиузбекской кампании». Более того, таджикское руководство обвиняют в долговременной «научной подготовке» к «грядущей резне», в ходе которой Э.Рахмон «официально объявлен фюрером всех арийцев мира, а узбеков и «прочих тюрков» открыто объявляют расово неполноценной нацией».
В Узбекистане не верят официальным таджикским заявлениям о непричастности к трагедии на юге Киргизии и, судя по некоторым публикациям, считают «четко документированными» участие таджикских боевиков в ошских событиях и «факты обеспечения таджикскими спецслужбами боевой подготовки отрядов «истинных кыргызов» на таджикской территории и снабжения их вооружением». Отсюда делается вывод: в Киргизии имела место «генеральная репетиция будущего геноцида узбеков на территории Таджикистана», что приведет к гораздо более тяжелым последствиям, чем события в Оше.
Безусловного внимания заслуживает недавняя статья уже упоминавшегося профессора Г.Хидоятова, посвященная угрозе этнической «чистки» в Таджикистане, где подчеркивается связь между таджикским и иранским «арийством». Хидоятов, в частности, пишет: «Еще зароастрийцы проповедовали культ войны против семитских народов, то есть арабов и евреев, а также тюркских народов, рассматривая их как главное препятствие на пути к расовому мировому господству… Нынешнее шиитское руководство Ирана ведет ожесточенную борьбу против Израиля, рассматривая его как государство, которое необходимо уничтожить вместе с его народом. Оно отрицает холокост, считая, что таким образом нацисты предостерегли арийские народы от семитской опасности. Отряды «Хезболла» стали орудием иранских арийцев против Израиля. Они являются источником терроризма и нескончаемых войн на Ближнем Востоке».
И в этом контексте следует весьма интересное обращение к России: «Иран вооружается. Лет через десять лет у него появится атомное оружие. Россия поддерживает Иран, игнорируя опасность, которую арийская идеология несет для ее стратегических партнеров — Азербайджана и Армении. Но Россия в то же время вооружает и Таджикистан… Как можно говорить о «Содружестве» и вооружать одно государство с претензиями на территорию другого члена «Содружества» и с бредом расового превосходства? Разве Россия не знает о стратегическом партнерстве Таджикистана и Ирана? Разве Россия не знает, кто стоит за альянсом ираноязычных государств? Разве Россия не знает о претензиях таджикских идеологов ультранационализма на Самарканд и Бухару?»
Конечно, нужно сделать поправку на то, что все эти оценки и прогнозы делаются узбекской стороной, а потому их нельзя считать полностью объективными. Хотелось бы верить, что худшего не произойдет, но ситуация очень тревожная. Ясно одно: когда, если использовать выражение того же г-на Хидоятова, «проблема Саманидов из научно-исторической превращается в историко-политическую проблему», ничего хорошего ждать не приходится. Справедливости ради следует заметить, что и узбекские историки, включая самого Хидоятова, весьма активно поспособствовали такому превращению.
Этнокультурная близость – вещь объективная и очень важная. Она может очень эффективно способствовать сотрудничеству между родственными странами и народами. Только не надо использовать ее для выдумывания агрессивных мифологем, призванных стать основой всевозможных политических и геополитических проектов. История свидетельствует: попытки реализовать и пангерманский, и панславянский, и пантюркистский проекты кончались очень печально, в том числе и для их инициаторов. Почему же паниранскому или какому-нибудь «новоарийскому» проекту суждена иная участь?