Уроки «пятидневной войны»
26 августа Абхазия и Южная Осетия отметили двухлетнюю годовщину признания их государственной независимости. Значение этого события выходит далеко за пределы границ этих двух небольших образований. Два года назад впервые после распада Советского Союза на его бывшей территории появились два новых государства не из числа бывших союзных республик, а из числа автономных образований. И хотя их независимость признана с того момента всего четырьмя странами (примеру России последовали также Никарагуа, Венесуэла и Науру), сам факт такого признания говорит о том, что две бывшие автономии Грузинской ССР стали чем-то большим, чем «сепаратистские анклавы» или «временно оккупированные территории». Поскольку признание Абхазии и Южной Осетии имеет не только локальное или региональное значение, оно и сегодня, спустя два года после «горячего августа», остается широко обсуждаемым событием.
Было ли это признание безальтернативным и оправданным? И какие уроки можно извлечь из него?
Два года для истории – срок ничтожно малый. Однако указ президента Дмитрия Медведева о формально-юридическом признании Абхазии и Южной Осетии от 26 августа 2008 года подтверждает научную ценность одного из основных методологических принципов исторической науки – принципа «историзма». В соответствии с ним действительность следует рассматривать как развивающуюся, а не застывшую конфигурацию. То, что сегодня рано, завтра может быть поздно. Главное – своевременная реакция «здесь и сейчас». Иначе «актуальные и своевременные инициативы» будут предлагаться вслед давно ушедшему событию. Сегодня бессмысленно спорить о том, прав или неправ был российский президент, стремительно реагируя на кавказскую динамику «горячего августа». Политическое решение принято, и отменить его не смог бы даже представитель несистемной оппозиции, окажись он на время на высшем должностном посту РФ. Сама политическая логика не позволила бы это сделать. Единожды приняв жесткое внешнеполитическое решение, государство не может отменить его без риска понести большие издержки, чем при его принятии.
Таким образом, надо отдавать себе отчет в том, что решение от 26 августа 2008 года исторически контекстуально. Оно было принято во вполне определенных политических условиях, которые раньше отсутствовали или были ничтожно малыми величинами, которые можно было игнорировать. До августа 2008 года официальный Кремль признавал территориальную целостность грузинского государства. В 1994–1999 годах Москва в полном объеме осуществляла блокаду Абхазии. Более того, в 1996 году Россия вместе с Грузией подвигла Совет глав государств СНГ на принятие санкций по отношению к сепаратистским образованиям, и вплоть до 1998 года жестко давила на Сухуми, «принуждая» Абхазию к принятию плана общего государства с Грузией.
Затем граница по реке Псоу стала более прозрачной для жителей Абхазии и российских туристов. В чем причина такой трансформации? Только в политическом контексте. В 1994–1996 годах РФ проводила в Чечне первую антисепаратистскую операцию. Учитывая тот факт, что дудаевская Ичкерия была союзницей Абхазии (в августе 1992 года, через три дня после начала грузино-абхазской войны в Грозном прошла сессия парламента Конфедерации горских народов Кавказа, на которой был выдвинут политический лозунг «Руки прочь от Абхазии!»), Москва страховалась от открытия «второго фронта». Как только стало понятно, что интересы Ичкерии и Абхазии не совпадают, политика Москвы стала иной. По мере того, как у РФ и тогда еще непризнанной республики обнаруживались общие позиции, Москва и Сухуми сближались.
И все же в ту пору, когда конфликты на Южном Кавказе были «заморожены», Кремль не стремился предопределить статус двух бывших грузинских автономий, даже несмотря на многократные требования их лидеров и референдумы. «Замороженный статус» предполагал возможное разрешение этнополитического противостояния, отложенное до появления более выгодной политической конъюнктуры. Таким образом, неопределенный статус де-факто государств отражал политические реальности 1990-х – начала 2000-х годов.
Заметим попутно, что не Москва запустила процесс «разморозки» конфликтов. Спору нет, Россия «доломала» то, что начала Грузия, решившись на жесткий ответ в августе 2008 года. В Южной Осетии «разморозка» началась в 2004 году, когда грузинские формирования в нарушение Дагомысских соглашений ввели на территорию бывшей автономии тяжелую технику. В Абхазии этот же процесс был запущен в 2006 году, когда в нарушение Московских соглашений 1994 года Грузия ввела в верхнюю часть Кодорского ущелья (объявленную демилитаризованной) воинские подразделения. При этом до 2008 года Москва продолжала стремиться к сохранению статус-кво. Всю первую половину 2008 года российская внешняя политика на кавказском направлении стремилась не брать пример с одностороннего признания Косово. Единственным шагом, направленным на «разморозку» конфликта с российской стороны, стал ввод железнодорожных подразделений в Абхазию, что не было предусмотрено Московскими соглашениями 1994 года.
Рубежом в эволюции политики Кремля стали события «горячего августа» 2008 года. После того, как все существовавшие форматы мирного урегулирования были разрушены, говорить о продолжении прежнего курса не представлялось возможным. Решившись на «цхинвальский блицкриг», Саакашвили окончательно отверг возможность мирной интеграции двух мятежных республик.
Можно говорить о том, что решение Медведева было чересчур эмоциональным и поспешным. Та же Турция решилась признать северную часть Кипра в качестве отдельной республики только через 9 лет после турецко-греческих столкновений на острове и его разделения. Однако после «пятидневной войны» у Кремля оставался очень узкий коридор возможностей. В итоге был избран путь формального признания тех реалий, которые сложились в начале 1990-х годов после первой волны кавказских конфликтов.
В этой связи хотелось бы подробнее остановиться на одном из укоренившихся в нашем экспертном сообществе мифов. Речь идет о так называемой «стандартизации» внешнеполитических процессов. России, мол, следовало соблюдать определенные стандарты в признании Абхазии и Южной Осетии. Между тем, любое решение относительно признания (или непризнания) принимается, и не только Россией, на основе национального эгоизма, а не абстрактных стандартов. Во внешней политике нет «идеальных мер и весов», а дипломатия – это не конвейер по производству стандартных деталей. ЕС и США выбирали право наций на самоопределение, признавая независимость Хорватии, Словении и Косово, и стояли насмерть, защищая территориальную целостность Боснии и Герцеговины, Грузии и Азербайджана. Россия боролась с сепаратизмом в Чечне и региональным партикуляризмом на Северном Кавказе и в Поволжье, но признала независимость двух сепаратистских республик Грузии. Турция подчеркивает, что целью ее кавказской политики является принцип территориальной целостности государств региона, а также активно борется с курдским сепаратизмом и при этом одной из первых (наряду с США и Великобританией) признала Косово и до сих пор в одиночку признает де-факто государство турок-киприотов.
И в этом нет противоречий, поскольку внешне нелогичная политика строится вокруг одной идеи – обеспечения национальных интересов и безопасности страны. Что соответствует этому, то и попадает в «стандарт», а если надо, то объявляется особым случаем. Впрочем, это вовсе не отменяет необходимости искать такие стандарты. Только поиски непременно будут идти вокруг тех же самых национальных интересов, а потому отменить «реальную политику» невозможно, как невозможно отменить таблицу умножения в математике или таблицу Менделеева в химии. Без «реальных интересов» нет и политики. Другое дело, когда ведущие мировые игроки согласовывают эти интересы друг с другом путем компромисса.