1991-й — год распада: двадцать лет спустя

…Красный флаг бился на студеном декабрьском ветру и рвался из рук, словно не желая покидать привычного места. Наконец, рабочий совладал с непослушным полотнищем, сунул его под ватник, и через несколько секунд на кремлевский флагшток медленно поплыл российский триколор.

В кабинете, находившемся несколькими метрами ниже, Михаил Горбачев заканчивал телевизионное выступление, объявляя стране и миру о своем уходе и самоликвидации бывшей империи.

Таким запомнился политический финал 1991 года бывшему пресс-секретарю президента СССР Андрею Грачеву.

Говорят, как год встретишь, так его и проведешь. Драматический 91-й начался с выстрелов у вильнюсского телецентра и вместил в себя массу событий, каждого из которых в будничные времена хватило бы на десятилетие.

Удивительно, но его гораздо чаще называют «годом распада СССР», нежели «годом крушения советской власти».

Можно еще понять иностранцев, наблюдающих за событиями извне и со своей колокольни. Но и для большинства россиян, судя по данным опросов, воспоминаниям и просто разговорам, геополитика оказалась важнее, чем смена экономического уклада, политического строя и всего привычного быта.

До сих пор продолжаются и, наверное, не скоро прекратятся споры о том, что это было: историческая случайность, результат действий кучки «предателей» и чуть ли не платных агентов ЦРУ, или исторически неизбежный крах нежизнеспособной системы.

Журналист Михаил Леонтьев однажды разразился гневной филиппикой в адрес «позднесоветских мажоров, продавших великую державу за видюшники». Отчасти, так оно и было. Но имелся ли шанс на победу в глобальном соревновании у державы, неспособной обеспечить «видюшниками» и другими радостями жизни даже свою элиту?

Когда в военное время людям говорят: потерпите, вот победим и заживем! — это естественно. Но когда «война с самими собой», как пел в знаменитой песне про полковника Васина Борис Гребенщиков, продолжается 70 с лишним лет, и конца лишениям не видно, во многие головы закрадывается мысль: кому такая держава вообще нужна?

Другой вопрос, нельзя ли было поменять систему, не разрушая единое государство?

Наверное, можно, если бы году эдак в 1987-м советское руководство взялось вводить рынок, не трогая политических основ и используя для проведения реформ всю административную мощь авторитарного государства.

Многие аналитики уверены, что «китайский путь» стал результатом анализа советского опыта, и что Россия в очередной раз выполнила свое историческое предназначение: демонстрировать остальному миру, чего не нужно делать.

Впрочем, часть россиян не считает, что все было сделано плохо и неправильно. Распад империи и утрата статуса сверхдержавы для них — приемлемая плата за скорый переход к капиталистическому изобилию и относительную свободу.

«Говорят, получилось так себе. Но неужели хуже, чем в 1917 году? И почему у нас должно было получиться замечательно, хотя ни у кого не выходило сразу?» — писал в день очередной годовщины августовских событий обозреватель «Газеты.ру» Сергей Шелин.

Отношение большинства, пожалуй, точно выразил Владимир Путин, назвавший распад СССР «величайшей геополитической катастрофой XX века» и присовокупивший, что у того, кто о нем не жалеет, нет сердца, а у того, кто сегодня надеется восстановить бывшую державу, нет ума.

Начало конца

По мнению большинства историков, распад СССР был предрешен у вильнюсского телецентра.

У Горбачева тогда имелось два выхода.

Можно было поставить крест на перестройке, солидаризироваться с действиями армии и КГБ и заявить о готовности поддерживать целостность СССР любой ценой.

Можно было от них отмежеваться, сорвать погоны с виновных в самоуправстве и подрыве авторитета президента и Верховного главнокомандующего, и по-хорошему отпустить страны Балтии, сохраняя то, что тогда еще можно было сохранить.

Вместо этого Горбачев заявил, что узнал о случившемся из телепередач, и ничего вслед за этим не сделал.

Выходило, что глава государства либо лжет в глаза всем, либо не контролирует подчиненных.

Коммунистов и военных до глубины души возмутили горбачевские «виляния», демократов — то, что генералы используют против граждан силу по просьбе каких-то самозваных комитетов, а президент не находит в этом ничего страшного.

«Политику нельзя быть непоследовательным. Литовское дело окончательно загубило репутацию Горбачева, возможно, и пост», — записал тогда в своем дневнике помощник президента Анатолий Черняев.

Бывший замминистра обороны СССР Владислав Ачалов в телевизионном интервью накануне 20-й годовщины вильнюсских событий подтвердил, что лично руководил операцией, и ни о какой самодеятельности на уровне командира дивизии не было и речи.

Исследователи не сомневаются, что Горбачев не захотел официально вводить в республике чрезвычайное положение, но в устной форме разрешил «пугнуть» литовцев, надеясь, что народ на улицу не выйдет.

Аналогичная ситуация через два месяца возникла в Москве.

В дни проведения Съезда народных депутатов РСФСР, где решался вопрос об учреждении в России поста президента, премьер Валентин Павлов запретил в столице массовые акции и ввел в центр города войска и бронетехнику.

Формальным поводом послужила просьба 28 депутатов защитить их от «давления толпы».

Несмотря на запрет, 28 марта на митинг на Манежной площади и Тверской собралось около 50 тысяч человек. Применить силу власти не решились.

По сей день продолжается дискуссия о том, являлся ли Горбачев «Штирлицем в тылу врага», сознательно ведшим дело к ликвидации советской системы, или просто потерял контроль над событиями.

Анатолий Черняев, практически ежедневно общавшийся с последним генсеком и президентом СССР на протяжении шести лет, уверен, что помыслы его шефа не простирались дальше реформирования социализма.

Однако у Горбачева имелся категорический моральный императив. Он являлся гроссмейстером политических комбинаций, но был совершенно не готов к брутальному насилию и большой крови.

Осенью 1990 года президент решил затормозить перестройку, сделав ставку на силовиков, партаппаратчиков и депутатов из группы «Союз». Но убедившись на примере Вильнюса и Москвы, что без танков и лагерей сделать этого не удастся, вновь явил себя либералом и реформатором, инициировав работу над проектом нового Союзного договора.

Занавес опускается

Возвращаясь 17 августа с совещания на секретном объекте «АБЦ», где будущие гэкачеписты приняли окончательное решение действовать, Дмитрий Язов в машине посочувствовал Горбачеву: «Подписал бы [Союзный] договор, а потом в отпуск отправлялся. И все было бы хорошо».

А действительно: что было бы, если бы президент не проморгал надвигавшийся путч?

Анализ некоторых событий лета 1991 года показывает, что Михаил Горбачев не плыл по воле волн, а имел продуманный план.

Согласованный в Ново-Огарево Союзный договор предусматривал прямые выборы президента СССР в апреле 1992 года.

При этом документ содержал примечательный пункт: для победы кандидату требовалось набрать большинство голосов не только по стране в целом, но и в двух третях республик, подписавших договор.

Этим сразу отсекались как Ельцин, мало популярный в бывших республиках, так и политики-«националы», за которых не стали бы голосовать в России.

Вероятнее всего, Горбачеву противостояли бы на выборах один-два бутафорских кандидата, а главы республик собрались бы еще раз в том же Ново-Огарево и призвали своих граждан во имя стабильности и единства не менять лошадей на переправе.

Всенародно избранного президента, как доказал впоследствии Борис Ельцин, отстранить от власти легитимным путем практически невозможно.

Любопытные вещи творились и на партийном фронте.