Замочат ли оппозицию «в граните»?
Виктор Пелевин к новогодним распродажам выпустил свой очередной шедевр — книгу «Ананасная вода для прекрасной дамы» (сборник повестей и рассказов). В большинстве книжных магазинов цена книги зашкаливает за 400 рублей, так что это определенно беллетристика «не для всех».
Если оценивать книгу в целом, как художественное произведение, то она, откровенно говоря, заметно уступает многим произведениям того же автора — например, его роману «Священная книга оборотня» или недавнему роману про путешествие графа Т. (Льва Толстого) из Ясной Поляны в Оптину Пустынь. Но, как и прежде, в ней можно найти ряд любопытных и не лишённых меткости политических наблюдений.
«Смысл выражения [«мочить в граните»], — замечает Пелевин, — возможно, передают слова Пастернака о Маяковском: «Маяковского стали вводить принудительно, как картофель при Екатерине. Это было его второй смертью. В ней он неповинен»… Подобным образом режим расправляется с теми, кто претендует на статус народной совести — например, с покойным А. Солженицыном».
Ну, прямо скажем, г-на Солженицына, в отличие от Маяковского, никак не назовёшь «неповинным» в своей безвременной политической кончине. Никто ведь не принуждал его приглашать обожаемого ВВП к себе в особняк в Троице-Лыкове, принимать от него разнообразные Госпремии и тому подобные знаки почёта и внимания…
А вот другое любопытное наблюдение Пелевина: «С подачи древних советских юмористов (а именно такие невзрачные влияния и создают самые долгоживущие стереотипы) принято думать, будто бюрократия — это что-то замшелое, перхотливо-непричёсанное, уродливое и неуклюжее. Ничего не может быть дальше от истины. Русская бюрократия сегодня — это ослепительная улыбка, тонкие духи, лёгкие спортивные тела, интеллектуальные чтения, радикальное искусство, теннис и поло, «бугатти» и «бомбардье». И если это счастливое, омытое экологически чистой волной пространство и обращено к обывателю казённой гербовой доской, то её следует воспринимать лишь как самую несовершенную в эстетическом отношении часть, своего рода обнажённый засасывающий анус. Принято считать, что власть опирается на штыки. Но опорой российской бюрократии сегодня является не столько спецназ, сколько политический постмодерн… Представьте, что вы затюканный и измученный российский обыватель. Вы задаётесь вопросом, кто приводит в движение зубчатые колеса, на которые день за днем наматываются ваши кишки, и начинаете искать правду — до самого верха, до кабинета, где сидит самый главный кровосос. И вот вы входите в этот кабинет, но вместо кровососа видите нереально чёткого пацана, который берёт гитару и поёт вам песню про «прогнило и осто..бло» — такую, что у вас захватывает дыхание: сами вы даже сформулировать подобным образом не можете. А он поёт вам ещё одну, до того смелую, что вам становится страшно оставаться с ним в одной комнате. И когда вы выходите из кабинета, идти вам ну совершенно некуда — и, главное, незачем. Ведь не будете же вы бить дубиной народного гнева по этой умной братской голове, которая в сто раз лучше вас знает, насколько всё прогнило и осто…бло. Да и горечь в этом сердце куда острее вашей. Как мы к этому пришли? А постепенно. Ближе к середине двадцатого века внешний образ ещё более-менее идентифицировал человека. Длинный хайр, джинса — значит, ты дитя цветов, и хочешь делать любовь, а не войну… Но в конце двадцатого века доткомовская буржуазия (а потом и просто биржевая сволочь) украла эстетику проловского бунта, и униформа борца с истеблишментом стала появляться на рекламных полосах нью-йоркских журналов под девизом «That’s how Money looks now». Следующий шаг — это конфискация не только униформы, а словаря, идеологии и самой энергетики протеста, потому что всё, поддающееся описанию и имитации, тоже относится к категории «форма», а любую форму можно украсть и использовать. И теперь вожди бюрократии излучают дух свободы и энергетику протеста в сто раз качественней, чем это сделает любой из нас и все мы вместе. Корень подмены сегодня находится так глубоко, что некоторые даже готовы принять радикальный ислам — в надежде, что уж туда-то переодетая бюрократия не приползёт воровать и гадить. Наивные люди. Бюрократ освоил «коммунизм», освоил «свободу», он не только «ислам» освоит, но и любой древнемарсианский культ — потому что узурпировать власть с целью воровства можно в любой одежде и под любую песню».
* * *
Вообще-то присвоение правящей элитой эстетики антибуржуазного бунта — уже довольно давно состоявшийся и всеми признанный факт. Так, в начале 2000-х где-то в центре Москвы автор этих строк случайно наткнулся на довольно недешёвый ресторанчик «Че Гевара». В его витрине был выставлен большой портрет команданте Че и меню заведения — «революционное меню номер один», «революционное меню номер два», «революционное меню номер три»… Мой знакомый, человек левых убеждений, с которым мы оказались перед этой шикарной «революционной» витриной, с ненавистью вымолвил, глядя на неё:
— Кирпич бы туда хорошо…
Конечно, и радикальный ислам наши бюрократы при нужде возьмут, используют, «освоят», переварят и превратят по выходе из своего кишечника в ту же неизменную субстанцию, в которую превращается всё, ими «освоенное». Но всё-таки пока что главной идеологией «верхней тысячи» остаётся, как справедливо отметил Пелевин, «идея свободы».
Разумеется, это идеология для «своих», для ближнего круга, так сказать, эзотерическая. Органичной и необходимой частью этой идеологии является крайняя народофобия, аристократическое презрение к «быдломассе», «шариковым». Ведь не случайно несостоявшийся путинский «преемник» г-н Иванов как-то признался в интервью, что его любимая книжка — «Собачье сердце» Булгакова. Хотя, может быть, г-н Иванов потому и не состоялся как преемник, что в таких вещах нынче не принято признаваться публично?
Да, элита способна «освоить» практически всё — кроме одного. Единственное, чего наши элитарии не в состоянии переварить — это ненависть к себе, и притом не как идеологию, не как «форму», а как чистую практику.
В своё время Николло Макиавелли написал: «Элиту, которая противостоит народу, надо устранить и заменить элитой, представляющей народ». Вот именно так — с предельной простотой — и формулирует свою нынешнюю задачу отечественная история. Сумеет ли нынешняя российская оппозиция с ней справиться? Сумеет ли она политически точно осмыслить, выразить, организовать разлитые в обществе «добрые чувства» к правящей элите — бюрократии и порождённой ею олигархии? Найдутся ли среди оппозиции такие силы, как нашлись в 1917 году?
Вот как стоит сейчас вопрос. Но что будет, если мы, участники оппозиции, и сами эти чувства утратим, и наполнимся любовью к разным порождениям бюрократии, имя которым — легион? Что ж, тогда бюрократия будет тысячу раз права, когда замочит нас оптом и в розницу — и уже не столь важно, как именно, «в сортире» или «в граните».