Триумф лузера: еще раз о Горбачеве
В среде либеральной интеллигенции принято с умилением смахивать слезу при воспоминании о прощальной речи Б. Н. Ельцина 31 декабря 1999 года: мол, вот пример того, как человек, обладавший огромными властными полномочиями, смог преодолеть самоё себя и расстался-таки с ними. Поразительно то, что практический — персонифицированный — результат этого действия та же самая среда сейчас оценивает со стоном и проклятиями. И уж совсем скверно, что она же забывает о несравненно более значимом поступке другого человека, обладавшего и несравненно большей властью.
Поступок этот, правда, состоялся не в один день, а растянулся на шесть лет — не прекратив, впрочем, быть менее значимым.
Для тех, кто ещё не догадался: речь о предшественнике Бориса Николаевича. Естественно, не о товарище В. И. Воротникове в должности председателя президиума Верховного Совета РСФСР. О настоящем властном предшественнике. О Генеральном секретаре ЦК КПСС М. С. Горбачёве. В среду, 2 марта, ему исполняется 80 лет. С высоты и глубины этого возраста и хвала, и лай, в общем-то, склонны восприниматься уже одинаково охлаждённо. Но охладиться не можем как раз мы — современники Михаила Сергеевича, а равно и те, кто вступил в сознательную жизнь уже после его ухода с политической сцены.
Так вот, об уходе. Я вынужден заострять воспоминания именно на этом эпизоде, поскольку, несмотря на свою добровольную отставку, даже Ельцину вряд ли довелось испытать те чувства, какие испытывал в декабре 1991 года Горбачёв. Вольно ж уходить при рейтинге и без того ниже плинтуса, при фактическом самоустранении от реального руководства страной, при понимании, что за твоей спиной и при твоём непосредственном участии уже выращен преемник, обещающий сохранить тебе и твоей семье все постпрезидентские привилегии! Понимании, что он не будет кидать в тебя камни в угоду царящей вокруг общественной ненависти.
Горбачёв — при всех формальных послепрезидентских гарантиях, хотя бы безопасности — уходил, передавая власть отнюдь не благожелательному преемнику. Преемник Горбачёва до того два года зубами и когтями рвал власть из рук Михаила Сергеевича, не останавливаясь в своём рвении ни перед чем и дойдя в конечном итоге до подписания Беловежского соглашения. Покидая Кремль, Горбачёв уходил в среду сверхвраждебную, причём враждебную со всех сторон — и пришедших к власти либеральных большевиков, и, естественно, бывших соратников по КПСС, и — самое трагическое — большинства населения СССР. Его уход со всей справедливостью можно сравнить с уходом Николая II, и, ей-богу, настроения в обществе были такими, что угроза окончания жизни Президента СССР по образу и подобию последнего российского Государя в иные моменты после общения с иными людьми не казалась чем-то сверхъестественным.
Я, наверное, о чём-то не о том пишу, правда? Вроде речь зашла о юбилее. Человек дожил до очень солидного возраста, пережив — что не только в России редкость — свою жену; так что дай Бог ему здоровья, и кто хочет, пусть поднимет бокал или рюмку (кто-то, разумеется, в очередной раз пожелает вбить осиновый кол и проч.).
Но я потому и прицепился к самому, уверен, трагическому эпизоду в биографии Михаила Сергеевича, что именно он наиболее ярко характеризует сделанное им. Я сейчас употреблю слово «жертва», отчётливо сознавая, какая брань последует вслед за этим. А вот употреблю — и всё. И вернусь к тому, с чего начал.
Итак, ты — не больной и мало дееспособный президент страны, где худо-бедно работают демократические институты и где тебя, вообще говоря, уже пытались как-то низложить. Да, первый раз тебе пришлось утопить эту попытку в крови; во второй раз под тебя дали невероятные деньги, ценой твоего же собственного здоровья надули тебе рейтинг и, не исключено, подтасовали результаты выборов; в третий раз, вероятно, тоже пришлось задействовать какие-то ресурсы, дабы не допустить импичмента… Во всяком случае, власть тебе далась высокой ценой, и Бог тебе судья, как ты ею распорядился.
Но вот ты — никакой не всенародно (или «всенародно») избранный президент. Ты — Генеральный секретарь ЦК КПСС. Власть тебе, конечно, не упала прямо-таки в руки, но, в общем, ты получил её не в результате торжествующего популизма и уж тем более не с помощью танков. Кто-то скажет: потому, мол, и легко было с такой властью расстаться. С ТАКОЙ — никогда! Никакая президентская и царская (после 1905 года) власть не в состоянии сравниться с властью Генерального секретаря ЦК КПСС. К моменту прихода на этот пост М. С. Горбачёва с этого поста уже несколько лет как занимавшие его уходили только вперёд ногами, а тот, кто за 20 лет до того ушёл живым, совсем-совсем не хотел никуда уходить. Власть генсека была огромна. Поэтому генсек, исподволь начинающий эту власть умалять и всё более и более умаляющий-таки, кажется по реалиям тогдашним и — особенно — нынешним, просто сумасшедшим.
Надо было быть Горбачёвым, чтобы отказаться от самоценности необъятной власти — во имя свободы. Свободы, которая взрывает замороженное много-много лет общество и вместе с очень многим отжившим сносит своими вспученными льдинами, своей громокипящей водой, своей внезапно вскрывшейся грязью тебя самого.
Надо быть Горбачёвым, чтобы, проделав блестящий партийно-карьерный путь, вдруг завершить его тем, что в ныне торжествующей терминологии называется «лузерством». «Ну чё, лоханулся, конечно, Михал Сергеич со своей перестройкой, — вполне готов я услышать от человека, родившегося в год избрания Горбачёва генсеком, а уж тем более — в год его отставки. — На хрена нужно было всю эту бодягу затевать, если потом лишаться кресла? Ну лузер, чё там…»
О, у носителей таких мыслей есть перед глазами живые примеры нелузерства. Ельцин, по крайней мере, власть действительно завоёвывал. Его преемники получили его политическое наследство снова просто так, подобно какому-нибудь Брежневу или Черненко, ну разве что проведя три формальные избирательные кампании, на радость многочисленным осваивателям предвыборных бюджетов. Эти уж точно не повторят ошибки Горбачёва, не на тех напали.
Не повторят. Как не повторят (и не в состоянии повторить) того поворота в общественном сознании, который связан с именем последнего Генерального секретаря ЦК КПСС и Президента СССР. Да, может быть, он и сам внятно не выговаривал того, что хотел сделать. Но вы себя-то вспомните тех времён? И плюньте мне в глаза, если вы тоже в 1985 году (и значительно раньше) не хотели перемен! И продолжайте плевать, если знали обо всём кладезе проблем, которые накопились в нашей стране к этому году, и все рецепты их решения. И окончательно заплюйте меня, если вы бы точно смогли сформулировать меры, которые нужно было предпринять в 1991 (подчёркиваю: тысяча девятьсот девяносто первом!) году, когда из советского ящика Пандоры уже вырвались все зевесовы беды. Я даже вам сразу подскажу, с чего начинать: «18 августа… Указ вице-президента СССР… В связи с невозможностью исполнения Горбачёвым М.С. …» и т.д. Правда, вдохновляет?
Это я к неизбежному обвинению в развале страны. Да, в классике управления менеджер, под руководством которого компания прекратила своё существование и распалась на отдельные предприятия, успешным считаться, конечно, не может. Поэтому к презрению молодого офисного планктона стоит добавить и откровенную ненависть — даже не матёрых партаппаратчиков, у которых отобрали их сытую и спокойную жизнь, а честных хозяйственных руководителей, в какой-то степени и инженеров. В результате начавшихся с 1985-го (вернее будет сказать — с 1987-го) года преобразований резко сломалась парадигма их существования, подразумевавшая неизменное поступательное развитие советского хозяйства — несмотря на всё более и более являвшиеся симптомы его гниения. «Какую страну загубил, сволочь!» — это уже из лексикона этого слоя.
В общем, лузер. Лузер в глазах нас — нас, которые, естественно, хотят спокойно жить и работать в спокойной и не разваливающейся стране. То, как мы быстро забыли, что из себя представляла эта «спокойная и не разваливающаяся» страна до 1985 года, — тоже заслуга этого «лузера». Он развязал нам глаза и руки, снял повязку с носа, вынул кляп изо рта — и, надышавшись вдруг открывшимся воздухом, наморгавшись от света, намахавшись вольными кулаками и наоравшись всласть, мы просто забыли о верёвках и кляпах.
В этом и заключалась его миссия. Которую невозможно оценить в терминах классической теории управления. Драматический финал своей карьеры — это, как ни парадоксально, одновременно и триумф. Триумф того самого «лузера», пожертвовавшего необъятной властью генерального секретаря.
И похоронившего само это понятие.