Нынешние власти ведут гайдаровскую политику

В 1988-м написал в статье, что без крупной частной собственности никакой реформы не получится — получив за это на ученом совете отдела выволочку от заведующего, замечательного Льва Васильевича Никифорова. (Он-то понимал, каковы тогда были риски моей невоздержанности на язык — а я, по молодости лет, нет.) И по сей день уверен: без крупной частной собственности рыночная экономика не состоится. Но какой? Уж точно не нашей «олигархической».

А во второй половине января 1994 года в здании АПН (ныне РИА «Новости») на Зубовской площади проходила конференция по приватизации. На ней выступал с докладом первый вице-премьер Гайдар, рассказывавший о том, как государственное имущество через бесплатные ваучеры, выданные каждому жителю страны, переходит в частные руки: процесс, организатором которого был глава Госкомимущества Чубайс, находился в разгаре. Ваш покорный слуга спросил у докладчика, почему тот под приватизацией понимал одно только разгосударствление предприятий, в основном, понятно, крупных, в СССР преобладавших? Тогда как по смыслу самого выражения (приватизация экономики), да и по существу дела, речь должна была бы идти о создании класса мелких и средних (и крупных тоже, разумеется, но не только и не столько) собственников. Иными словами, многочисленных мелких и средних частных предприятий, в СССР отсутствовавших. Гайдар на секунду задумался (всегда отличался сообразительностью, подобно финдиректору варьете Римскому), но тут же и нашелся, ответив вопросом: «Но это ведь содержание не только приватизации, но всей экономической реформы, разве не так?»

Разумеется, на вид ответ, хотя и слишком общий, был совершенно справедливым, что ваш покорный слуга и подтвердил. Однако главное, чему хотел иметь подтверждение — что в подобном ракурсе на приватизацию Гайдар (стало быть, и его единомышленники в правительстве) ранее специально не смотрел, — стало очевидно. Хотя в подкорке оно у него, политического эконома знающего, несомненно, сидело — мысль-то банальнейшая. Потому он и понял мгновенно смысл вопроса, своим ответом признав правильность его постановки. К сожалению, никакого практического значения этот обмен мнениями иметь не мог. Все планы реформирования были сверстаны под узкое, «разгосударствленческое» понятие приватизации, связанное в теории с именами Милтона Фридмана у них, и Виталия Найшуля — у нас. Найшуль задался вопросом о передаче государственного советского имущества в частные руки еще в начале 1980-х, чуть ли не раньше Фридмана. И оба автора независимо друг от друга пришли к выводу, что иного способа, кроме как бесплатная раздача, быть не может. Потому что никто в социалистической стране не имеет таких денег, чтобы грандиозное по объему и цене государственное имущество выкупить.

Неявной предпосылкой вывода о бесплатности было, что приватизацию надо провести быстро: значительно быстрее, чем люди могли бы накопить соответствующие деньги в ходе естественного развития рыночной экономики. И Найшуль, и Фридман, и все их единомышленники пребывали, видимо, в убеждении, что без того рыночная экономика невозможна. Про этих именно авторов не скажу, не помню. Но сами наши реформаторы-практики полагали, что стремительная ликвидация госсектора (и, видимо, возникновение группы крупнейших собственников) является залогом того, что коммунистический реванш невозможен. Чубайс рассказал об этом всем в видеоинтервью начала 2000-х, а вашему покорному слуге поведал о том же еще осенью 1992 года В.А. Мау, тогда помощник Гайдара. (Мау был гостем демократического конвента в США в Нью-Йорке, где выдвигали в президенты Клинтона, а ваш покорный слуга корпел над учебниками экономики, эконометрики и т.п. в одном из университетских городков штата Нью-Йорк; учитывая цены на международную связь — никакими скайпами и даже «коллбэками» тогда не пахло — и скромность аспирантского бюджета, «местный», в пределах одного штата звонок сослуживцу по Институту экономики и доброму товарищу Мау был как глоток свежего воздуха Родины.) В том же разговоре ответил ему, что надежда приватизацией предотвратить возврат коммунизма призрачна: ведь не помешал частный характер русской экономики большевикам в 1917 году. В каковом убеждении пребываю и по сию пору.

Что раздача госимущества олигархам не препятствие ни значительному усилению госсектора, ни эффективному подавлению тех же олигархов — тому события последних одиннадцати лет превосходное свидетельство. (Очевидно, что если бы на месте Путина оказался столь же решительный коммунист, имели бы и социализм.) События эти — и замечательное свидетельство тому, что государственный капитализм, сросшийся с частными по виду монополиями (или поглотивший их), является довольно отвратительным зрелищем и экономически нимало не эффективен — не хуже ли социализма? И что этот государственно-частный монстр если и не запрещает мелкое и среднее предпринимательство, как большевики, то подавляет его весьма надежно. А что подавить не удается — выдаивает чуть ли не насухо местная бюрократия (в широком смысле слова), тем монстром патронируемая, не оставляя ничего на расширенное воспроизводство. И экономика нашей страны остается по своей структуре весьма и весьма неэффективной: как мне случалось уже писать, здоровая экономика отличается совершенно определенным соотношением видов и размеров предприятий, в соответствии сзаконами ценологии.

Необходимо пояснить одну вещь, неочевидную, как недавно понял, даже людям с дипломами экономистов. Структура промышленности СССР создавалась в 1930-е годы в некотором смысле с нуля — и за очень короткий срок. Металл, пушки, танки надо было производить, не дожидаясь, пока сложится промышленный комплекс, отличающийся современным уровнем разделения труда. Иными словами, каждое предприятие строилось в расчете на предельную независимость от поставщиков: со своей литейкой, инструменталкой, котельными т.д.: на момент пуска эти поставщики могли еще не существовать даже в проекте. В условиях войны это оказалось дополнительным преимуществом, однако после нее стало тормозом развития: о недостатке уровня специализации и кооперации твердили до последних дней советской экономики. Изменить это никак не получалось, и понятно почему: это требовало одновременной перестройки всей экономической структуры (или перехода к рынку). Одной из причин было отсутствие средних и малых предприятий, поставляющих комплектующие, нормали, оказывающие услуги всякого рода, и образующие своего рода «шлейфы» вокруг крупных заводов. Создавать которые организованная в государственном масштабе хозяйственная бюрократия не умеет в принципе. После войны началась научно-техническая революция, которую ныне переименовали в инновации. И оказалось, что малое инновационное предпринимательство имеет еще и это особое дополнительное значение, являясь одним из важнейших участников развития техники и технологий.

К сожалению, практики нашей экономической реформы и приватизации не придали созданию малого и среднего предпринимательства (особенно инновационного) и условий для его самостоятельного развития того исключительного значения, которое оно на деле имеет. То ли не понимали. То ли надеялись, что оно вырастет «само», попечением пресловутой «невидимой руки». То ли и вовсе не имели цели повысить эффективность экономики страны, при сохранении и развитии ее сильнейшего научно-технического задела. И положение, которое имелось в начале 1990-х, улучшилось в указанном отношении далеко не так значительно, как необходимо. Не видно и значимых плодов работы правительства (в самом широком смысле) в данном направлении. Во всяком случае, как и в 1970-х, производительность труда в России составляет всего 25% от уровня США. Отвлекаясь на разного рода «приватизации 2.0», олимпиады, расширения Москвы и т.п., упускают по-прежнему из виду ведущий способ развития народного хозяйства и создания инновационной экономики.

Одно непонятно — чем недовольны либералы? В данном отношении нынешние власти — верные ученики Гайдара.

В.В. Громковский.